Обладать - Антония Байетт

А теперь обратимся к 8–10 главам романа А. Байетт. Роланд Митчелл, уставший от работы над перепиской Падуба и Ла Мотт, смущённый ночной встречей с Мод Бейли в коридоре старинного дома-замка, засыпает и видит странный сон. Затем, словно бы нарушая развитие событий, следует сказка «Предел», которая начинается приблизительно так же, как баллада Браунинга. Герой сказки – Childe, Юный Рыцарь. На своём пути он встречает трёх женщин. Следует эпизод, который доставит радость психоаналитикам: герою предстоит выбрать в проводники одну из трёх сестёр, и он выбирает третью (сказка написана как откровенная иллюстрация к статье З. Фрейда «Мотив выбора ларца»). Вспомним, однако, что, по мнению Фрейда, «третья сестра – богиня смерти». И вот Третья Сестра уводит Юного Рыцаря в царство теней, залитое странным светом: «ни дневным ни ночным, ни от луны ни от солнца, ни ярким ни тусклым – но ровным, немеркнущим, бестрепетным светом того царства». И в этом царстве Юный Рыцарь Роланд Митчелл слышит голоса ушедших: Рандольфа Генри Падуба и Кристабель Ла Мотт (следует глава «Переписка»). Он проник в прошлое, преодолел предел, отделяющий «эпоху людей» от «эпохи героев», обрёл способность слышать голоса прошлого. Эта способность станет совсем отчётливой в конце романа, когда Роланд услышит голос «живого Падуба», разгадает тайну образа Прозерпины – и обретёт свой собственный поэтический голос.

Заметим мимоходом, что баллада о Юном Рыцаре Роланде – не единственный случай реминисценции с двойным дном (Шекспир, воспринятый «через Браунинга»). Не менее многозначительно, например, прозвище верного пса Кристабель Ла Мотт. Сама Кристабель объясняет, что кличка «Трей» заимствована из шекспировского «Короля Лира», но надо иметь в виду, что так же звали и другого пса, героя мрачно-язвительного стихотворения Р. Браунинга «Трей». Браунинговский Трей, самоотверженный спаситель тонущей девочки, становится жертвой натуралиста-вивисектора, желающего дознаться, где же расположена душа собаки. Чего удивительного, что пёс Кристабель Ла Мотт с первой же встречи невзлюбил естествоиспытателя Падуба!

Другим путём старается проникнуть в мир прошлого «цивилизованный анку» Мортимер Собрайл. Он не склонен смиренно прислушиваться к голосам. Для него, человека с деловой хваткой, понятие «культура» сводится почти исключительно к культуре материальной. Не вслушиваться, а осязать, не уступать своё сознание обитателям прошлого, а завладевать прошлым в буквальном смысле, скупать прошлое – вот его тактика (с этой точки зрения название романа приобретает двойной смысл: possession – это и одержимость, и обладание).

Вместе с Собрайлом в роман входит тема спиритизма, сыгравшего столь драматическую роль в судьбе героев: прабабка Собрайла, «поборница прогресса» Присцилла Собрайл, кроме всего прочего, ещё и убежденная спиритка. Примечательно, что А. Байетт так настойчиво подчеркивает американское происхождение спиритизма. Действительно, мода на вызывание духов пришла в Великобританию из Америки. Одной из первых проповедниц спиритизма была американка миссис Хайден, приехавшая в Лондон в 1852 г. – личность, которую Байетт явно не обошла вниманием, создавая образ Геллы Лийс. За океаном вырос и наделавший шуму в Англии – и не раз упоминаемый на страницах романа – медиум Дэниел Хоум, «Юм», как называли его в России в XIX веке. А название города Гармония-Сити, «Мусейон Гармонии» в университете Роберта Дэйла Оуэна, где работает Собрайл – всё это напоминает не только о «Новой Гармонии» Оуэна-младшего – кстати, более известного своими спиритическими изысканиями, чем социальными экспериментами, – но и об одном из ключевых понятий в трудах маститого американского спирита Джексона Эндрью Дэвиса, «пророка нового откровения», по выражению А. Конан Дойля, высоко ценившего работы Дэвиса «Великая Гармония» и «Философия Гармонии». Однако в романе спиритизм показан как явление американское не только по происхождению, но и по сути – эта тема прекрасно развита в письме Падуба к Присцилле Собрайл.

Важно, впрочем, иметь в виду: Собрайл – не классический романный злодей. Он по-своему любит Падуба. (И чувства самой Антонии Байетт к нему противоречивы: рисуя его портрет сатирическими мазками, она нет-нет да и залюбуется его исследовательской хваткостью, целеустремлённостью, – понятное чувство со стороны Байетт – автора незаурядного исследования о творчестве Вордсворта и Кольриджа.) Но Собрайлу не дано понять, что граница царства теней – не «фронтир» Дикого Запада, что путь в прошлое открыт только рыцарю, а не нахрапистому колонисту. Вход открывается изнутри, «ибо только так живое приходит в мир; если же пролагать ему путь от Вас, то это – сами увидите – будет путь лишь к отвердению и смерти», – пишет Кристабель Ла Мотт Рандольфу Генри Падубу.

Однако пора нам унять истолковательский пыл. Задача этого наброска – дать не полный научный комментарий к роману, а лишь путеводную нить. Поэтому мы не будем касаться мифологических пластов романа (миф о Прозерпине, эддические мотивы и др.), не станем, чтобы не лишать читателя удовольствия, останавливаться на очевидных, хотя и скрытых цитатах (таких, как почти дословное – по Аристофану – изложение орфической космогонии в поэме «Сваммердам», параллель между превращением Ивы и Ясеня в людей в «Рагнарёке» и превращением Филемона и Бавкиды в деревья в овидиевских «Метаморфозах» и т.п.). Предоставим также читателям право самим разобраться в таких непростых и важных материях, как отношение А.Байетт к феминизму и к некоторым современным теориям литературы. Отметим лишь, что роман напоминает причудливое архитектурное сооружение не только замыслом, но и, так сказать, ассоциативной акустикой: иной образ или мотив вызывают отзвуки, доносящиеся со стороны самых разных национальных культур. Отзвуки, возможно, неожиданные и для самой А. Байетт. Едва ли писательница предполагала, например, что у русского читателя поэма «Затонувший город» может вызвать в памяти драму А. Блока «Роза и крест», где также встречается баллада о городе Ис. Причём совпадает не только размер, которым написана поэма Кристабель Ла Мотт и блоковская баллада («Не спи, король, не спи, Граллон, / Твой город в воду погружён! / Кэр-Ис лежит на дне морей, / Проклятье дочери твоей») – это ещё можно объяснить тем, что у обоих произведений, видимо, был один источник: книга Теодора Эрсара де ла Вильмарке «Барзаз Брейз. Народные песни Бретани». Удивительно другое. Блок изображает морскую фею, в которую обратилась королева Дауда, так: «Влажным гребнем чешет злая Моргана / Золото бледных кудрей». Тот же редкий эпитет – «бледные волосы» (pale hair) – настойчиво сопровождает описание внешности Кристабель Ла Мотт и Мод Бейли…

И это не единственное место, где читателю романа будут слышаться «родные» отзвуки. «Европейская литература, мифы, легенды, история и психология – это единая сеть перекликающихся образов» – писала А. Байетт в статье об искусстве перевода. Пользуясь случаем, выражаем нашу глубокую благодарность Анне Мурадовой, чьи консультации были весьма ценными при переводе бретонских глав романа, а также Антону Нестерову и Ирине Ковалёвой, оказавшим помощь в распутывании некоторых аллюзивных клубков.

И вместе с тем «Обладать» – прежде всего английский роман. Не только по месту действия и реалиям, но и по духу, по некоторым ключевым литературным реминисценциям (Шекспир-Спенсер-Донн-Мильтон), по языковой фактуре. К сожалению, не всё поддаётся передаче в переводе. Как, например, показать связь между сказкой братьев Гримм «Рапунцель», привычкой Мод Бейли старательно прятать свои пышные волосы под тюрбан или платок и фразеологизмом to let one's hair down – «дать волю чувствам» (буквально – «распустить волосы»)? Как показать, что одно из «бретонских» стихотворений Кристабель полностью строится на образности известного английского выражения to cry over spilt milk – «сокрушаться о непоправимом» (в буквальном переводе – «плакать по пролитому молоку»)?