Ненавижу? Хочу! или Кое-что о мачо - Маша Царева

Эдик открыл мне дверь в спортивных трусах и домашней футболке – на груди я разглядела подозрительное желтое пятно, наверное, он пролил чай. Я почувствовала необъяснимое разочарование – хотя было бы странно, если бы он встретил меня во фраке и бабочке, ведь я даже не предупредила о том, что собираюсь нанести ему визит.

– Шурка!!!

Я не успела и слова сказать, как он сгреб меня своими натренированными в тренажерном зале ручищами и закружил по комнате.

– Поставь меня на место! – верещала я. – У меня сейчас морская болезнь начнется.

– Шурка, ты вернулась!

Откровенно говоря, я не очень люблю, когда он называет меня Шуркой. Я считаю, что мне не по возрасту и не по статусу зваться Шуркой. А Эдику нравится.

– А почему ты совсем не загорела?

– В первый же день сгорела и потом не загорала, – объяснила я.

– Шурка, ты бы хоть позвонила… У меня даже нечем тебя угостить.

– Да я не есть сюда пришла, – торжественно начала я, – я пришла, чтобы сказать…

Я запнулась. Эдуард выжидательно на меня смотрел. А я молчала и совершенно по-идиотски улыбалась. Черт, никак не могу заставить себя это произнести. «Я пришла сюда, чтобы сказать, что я согласна!» – вот какую элементарную фразу я должна была озвучить. Но почему-то у меня язык не поворачивался такое сказать. Может быть, это невроз?

– Ладно, проходи! Потом поговорим.

Я сбросила туфли и прошла в знакомую комнату. Осмотрелась по сторонам и поморщилась. Все-таки большинство мужчин – неисправимые неряхи, и мой Эдуард (мой?!) – не исключение. К сожалению.

Нет, иногда он заставляет себя взять в руки пылесос и даже два раза в год моет окна. Но вместе с тем его квартира пропахла стойким амбре уютной холостяцкой жизни. Этот сложносочиненный аромат состоял из запахов давно не стиранных простыней, немытой посуды, застоявшегося помойного ведра… Сразу было видно, что в эту квартиру давно не ступала нога женщины (то есть моя). Что ж, по крайней мере, он мне не изменяет…

Я уселась в кресло, стряхнув на пол груду несвежих скомканных рубашек.

– Извини, если бы я знал, что ты придешь, убрал бы… Ну рассказывай. Как отдохнула?

– Замечательно! И Лерке очень понравилось. На следующей неделе напечатаю фотографии. При нашем отеле жил пеликан. Представляешь, живой пеликан!.. Ну а ты здесь как?

– А я вчера перетрудился в зале, сегодня вот дома отдыхаю. Кажется, ногу растянул…

… Мы говорили, говорили, говорили. И вдруг я с ужасом поняла, что мы с преувеличенным энтузиазмом обсуждаем какие-то нелепые полусветские темы – словно два бывших однокашника, которые случайно столкнулись в троллейбусе, или супруги, прожившие вместе не один десяток лет и изо всех сил изображающие взаимную заинтересованность. Мы с Эдуардом не виделись целую неделю, и мы собираемся пожениться (во всяком случае, я так решила несколько часов назад), а значит, мы являемся друг для друга самыми близкими людьми. И о чем же говорят эти самые близкие люди, встретившись после ощутимой разлуки?

Да вот о чем: о четвертьфинале чемпионата Москвы по бильярду, о явных преимуществах средиземноморского лета над московским, о детективе, который прочитал на прошлой неделе Эдик, о монастыре, который мы с Леркой посетили на Кипре.

Я ему рассказываю о том, как в самолете чьего-то ребенка стошнило на юбку стюардессы. А он рассказывает о том, что его близкий друг в прошлую субботу приобрел на Птичьем рынке котенка.

В связи с этим я упоминаю, что персидские кошки капризны, сиамские – свирепы, а лысые египетские вообще чем-то смахивают на жертв абортов. А Эдик начинает разглагольствовать о том, что держать домашнее животное в городской квартире негуманно, к тому же неудобно – кошки линяют, хомяки воняют, рыбки и черепашки скучные, а про собак вообще промолчим – с ними ведь надо гулять два раза в день. Где взять на это время, если вернувшийся с работы усталый человек еле-еле выкраивает полчасика, чтобы посмотреть по спортивному каналу четвертьфинал чемпионата по бильярду. Так наш разговор вернулся на круги своя.

Пока Эдуард говорил, я смотрела на него и думала – вот мужчина, которого я люблю (люблю?). Вот мужчина, с которым мне суждено разделить если не всю жизнь, то, по крайней мере, молодость. Вот мужчина, фотографию которого я буду показывать любопытным редакционным дамочкам, сопровождая демонстрацию пояснением: «А это мой муж. Его зовут Эдуард».

– Шурка, я так соскучился, – он притянул меня к себе и поцеловал в макушку.

От Эдика пахло быстрорастворимым супом, и на минутку я почувствовала прилив нежности – мой мужчина не умеет готовить.

– Я тоже соскучилась.

– В какой-то момент я подумал, что ты больше не придешь, – признался он.

И у меня екнуло сердце – ведь в какой-то момент и я была уверена в том, что больше не вернусь в эту квартиру.

– Что ты! Мне просто надо было отдохнуть, – я заставила себя улыбнуться.

Ну вот. Больше тянуть нельзя. Настал самый подходящий из всех возможных моментов. Эдик замер в предвкушении. Он ждет, что я это скажу.

Он ждет, что я скажу это.

Я набрала в грудь побольше воздуха. Вперед, Кашеварова, не надо трусить, ну же…

Я беспомощно заозиралась по сторонам, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться взглядом, только бы не смотреть на него, на Эдика. Мой взгляд уперся в яркую красную ветровку для пробежек – такая же курточка висела и в моем шкафу. Не к месту вспомнилось задание Степашкина – написать статью о том, как влюбленные люди одеваются в унисон… Одно мое слово – только одно слово, и вся моя жизнь изменится. Мы с Эдиком будем жить вместе, наше утро будет начинаться с парковой пробежки. И все люди будут оборачиваться на эту яркую улыбчивую пару.

О нас будут умильно думать – это влюбленные. Вся наша жизнь заранее расписана по нотам – как график спортивных тренировок Эдуарда.

– Шурка, мне кажется, ты что-то хотела сказать, – нетерпеливо поторопил он.

– Д-да, я о том, что…

И он будет всегда называть меня Шуркой. Вечная Шурка в ярко-красной спортивной ветровке. Мы будем жить долго и счастливо и умрем, как Тристан и Изольда, в один день. И я не позволю ходить ему в грязных футболках, даже дома, даже когда его никто не видит.

Я посмотрела на его губы. Когда-то я млела от одного его прикосновения, а теперь… Мне даже не хотелось его поцеловать. Наверное, это все от нервов. Я подумала о далеком береге Кипра, о полной луне, которая так низко висела над пляжем, о Майкле Рикмане, которого я могла поцеловать, но не поцеловала. Потому что не хотела изменять мужчине, который стоит передо мной. И напряженно ждет, когда я хоть что-нибудь скажу.

И тогда я сказала:

– Эдик, я… Боюсь, я больше не могу с тобой встречаться!

Клянусь, я себя не контролировала. Я слышала свой голос как бы со стороны. Я все еще улыбалась, я никак не могла согнать улыбку со своего лица.