Черная водолазка - Полина Санаева

Итак, я у нас сегодня дежурная. Это значит, попив кофе, я не смогу пойти прямо к компьютеру, включить аську и показать Светке язык смайликом, а мне придется тереть раковину, печку, ванну, наливать воду в оцинкованное ведро, брать тряпку и утешаться тем, что мыть пол вручную полезно для бедер. Слово «таз» в данном контексте мне не нравится. Хотя полезно именно для него и его пресловутой подвижности. Целый мир, новости, погода, свежие анекдоты, сплетни, фотографии, песни – останется в невключенном инете, обычно заменяющем все, что можно заменить.

В такие дни мне особенно не хочется быть там, где я есть. В такие пахнущие доместосом дни мне особенно не хочется быть здесь и сейчас. Здесь и сейчас мне хочется быть только с мужчиной мечты, но даже в самую первую минуту с ним я помню о минуте последней и о том дне, когда остаюсь один на один с грязным унитазом и громыхающим ведром.

А включив-таки комп, я встречаюсь еще с ящиком, полным писем, сообщающих о действиях друзей в моем мире (кто эти люди?), с перечнем вакансий, которые я могла бы занять (нет, надо держаться, не удалять сразу. Хотя бы прочитать), а еще с телефоном, полным неотвеченных звонков с номеров очень незнакомых, но не сулящих ничего хорошего. Один их вид… какие-то непонятные коды… И почему мне так холодно? Я знаю, зима.

А еще в такие будние дни, которые никак не катятся к вечеру, в полной тишине и трезвой памяти, оказываешься не только с ведром и телефоном, но и перед фактом. Перед каким-нибудь, не важно. Этот факт начинается словами «а пора бы уже начать», или «настало время призадуматься…», или, еще хуже, «предпринять». Или совсем плохо – «сейчас или никогда». И ты как бы перед этим фактом стоишь, и вас ничего и никто не разделяет.

Наоборот, все только напоминает о том, что ты чей-то друг, чья-то мать, главный редактор, ответственный квартиросъемщик и очень безответственная дочь. Очень.

Всегда наступает этот день, и, послав Светке «доколе?» (с зеленой рожицей, которую тошнит) и получив от Заиры свой свежий диагноз («ты всегда западала на дагов» – да, я именно такая), включив музыку и умывшись французской пенкой, я неутешно стою перед фактом на немытом полу у залитой борщом печки, и ничто не может меня спасти. В следующее свидание я не верю, потому что оно через триста тридцать миллиардов лет, которые все равно не пережить. А то хорошее, что не из инета – поцелуи и его запах за ушком, – оно где-то в эфире, ему нет подтверждения, его вообще будто нет. Есть только здесь и сейчас, оно так осязаемо и живо, оно скользит в руках жирной сковородкой и оседает на раковине помидорными кожицами.

Я начинаю мыть пол от угла кухни, и придумываю альтернативную реальность, и описываю ее самым доступным мне способом – пишу письмо. Я хотела бы идти с тобой по улице – пишу я мысленно, – довольно узкой улице со старыми домами, чтоб шел редкий снег, а ты чтоб шел не сильно впереди. Чтобы звуков было мало, так, будто громкость сильно уменьшили. Чтоб заходить в маленькие магазинчики, так, для удовольствия, ничего в них не искать, а только разглядывать, и покупать не насущно-необходимое, но дорогое и хорошее. Тебе какую-нибудь оправу для очков или рубашку. А я там хочу платок треугольный, яркий, с лошадками. И чтоб снег все шел, но тротуар чтоб был чистый, как с подогревом. Чтоб заходить по дороге в бары, пить там что-нибудь вкусное, горячее, но чтоб курить не хотелось, потому что все тихо и хорошо. А ты бы мог быть слегка небритым, но чтоб в пальто – таком узком, коротком. В кармане билет на самолет. Ночной. А я на каблуках высоких и тонких. Внутри себя я уже умею на таких ходить. А сапоги чтоб были тонкие и мягкие, как перчатки. И чтоб так идти и идти, а потом встретиться с кем-то, кто не знал нас раньше и кого мы не знали… И так, не делать с ними ничего особенного – поговорить, посмеяться, послушать певицу, потанцевать на деревянном полу.

Но для всего этого у меня должны быть очень длинные волосы.

И надо освоить танго.

Я уже выжимаю тряпку на лестнице. Все-таки мыть полы полезно не только для таза, но и для развития воображения.

Видела, как на эскалаторе парень целовал мех на капюшоне впереди и чуть выше стоящей девушки. (Да, мы тут все еще в снегах и мехах). Сначала подумала, что это маньяк, который целует весчь незнакомки. Та явно ничего не подозревала.

Потом я подумала, что это его девушка, а он такой вот нежный. Эскалатор был длинный, поэтому все выяснилось. Девушка вынула наушник, обернулась и что-то спросила. И судя по разговору, они были просто знакомы. По крайней мере, девушка так считала.

* * *

Из магазина «Пятерочка» вышел мужичок с полным пакетом продуктов, но сам пакет при этом был из «Ашана». Ага-ага, экономненько. Вот у кого не только пакет с пакетами, но и сундук с «веревочками, непригодными к употреблению» небось дома стоит. Такой весь крепко сбитый, аккуратненький мужичок. Ботинки почищены, пуговочки пришиты, воротник рубашки – чистый. Если бы писал брачное объявление, указал бы «ищу рачительную хозяйку» и пересчитывал бы потом с ней пакеты из пакета с пакетами.

Но одному экономней.

* * *

Мальчик и девочка тащатся из школы, обвешанные рюкзаками и мешками. У мальчика звонит телефон.

– Да, уже идем. Да, вместе. Все в порядке. Хорошо, обязательно.

Все как у всех. Телефонный контроль.

И тут мальчик говорит такое:

– Мам, а ты-то как там? Че-то грустная… Точно?

Такой слом. Мы столько читаем про трудный переходный возраст, как сложно подростку жить, как надо его понимать и любить, не лезть, не читать нотации, не надоедать с излишним контролем и заботой. Чуть ли не спасибо говорить, если трезвый приходит. Забываем, что можно быть подростком и оставаться человеком.

* * *

Видела, как женщина несла ребенка через огромное заснеженное поле между двумя шоссе. В городах, по крайней мере, у нас в Новокосино, такие есть. Ребенок не грудной, двух-трехгодовалый, тяжеленький, у женщины рюкзак на спине. Сама в капюшоне, дите в капюшоне, боковой ветер, сугробы по колено. Шла с остановками, ставила малыша на землю, дышала и снова подхватывала. Вышла к дороге и села в автобус до какого-то подмосковного поселка. А там наверняка снега еще больше.

Я смотрела и думала, что все мое материнство было именно таким – одна, ветер, снег, поле надо перейти, их надо дотащить, и это еще только начало. Сейчас кажется, что свое поле я все-таки перешла. Можно ехать.

* * *

– Па! Ну почему ничего не сказал Гасу по поводу его прически? Как дед – внуку.

– Потому что она мне понравилась.