Черная водолазка - Полина Санаева

– Девушка, ало, вы почему не выходите к такси? Водитель 20 минут ждет.

– Я уже доехала куда надо и чай пью. Это не ваше такси было?

– А это вообще такси было? Вы уверены? В следующий раз осторожней.

И все заверте…

Дел становится все больше, и все важные, мыслей не остается. А если появляются, их тут же можно заесть, запить, от них можно уехать в поле, в горы, к морю, заползти в подвал играть в нарды или, наоборот, сходить посмотреть на скульптуру и графику и прочее очень актуальное искусство.

– Что на выставку не пришла? Нет, это другая. Вчера была в музее города, а та в галерее. А завтра…

* * *

– В горах сейчас красиво, но холодно. Можно поехать на лыжах кататься в Чендыр-Чиро. Вчера пацаны вернулись, сказали: «Снег есть». Что тебе еще надо, чтоб кататься? Умоляю, какой сервис?

* * *

– О лимонады! Ручная работа, прям при нас? Сколько видов? Будем сначала смотреть, потом пробовать. Махмуд, может, давай прямую трансляцию? Почему? Да у вас сутками живут в состоянии прямой трансляции в инста!!

– Тут ниче не ловит.

* * *

– Ты далеко? На углу семки возьми и папиросы.

* * *

– На кабана – едем? С тепловизором метров с трехсот каждая мышка видна. На снегу! Ночью! Зайцы, лисы, волки попадаются…

* * *

– Видел глаза? Это лиса, стреляй!

Лиса почему-то остановилась. Стояла, смотрела в нашу сторону, приглядывалась зачем-то, упала на бок. И через минуту уже лежала в машине спиной ко мне, тело и роскошный хвост болтались в разных амплитудах, и сразу запахло, как в вольере зоопарка, диким зверьком.

– Ну вы убийцы.

– Ты молчала, пока я целился.

* * *

– Папа, я так на тебя похожа, даже в мелочах.

– Я это замечаю и вздрагиваю!

* * *

– Приезжай вечерком, будем играть в слова.

– Да ладно. Это как в города, что ли?

– Ну ты не в теме. Англичане называют это скрабл, а советская промышленность переименовала в «Эрудит».

Махачкала и скрабл!

* * *

– Халилов, он, понимаешь, он – художник! Он любое пространство превращает в выставочное, сразу с готовой выставкой. Вон, взял написал на стенке «Всегда есть варианты». Теперь ходишь по комнате, говоришь, например, по телефону о сложном и читаешь: «Всегда есть варианты», «всегда есть варианты»… Надо об этом помнить. Как-то разряжает обстановку, отменяет напряжение. Потому что всегда есть варианты. Они правда есть.

* * *

– Махмуд, тебе пошла бы маленькая стильная корона.

– Не, не хочу.

Вернулась в Москву, думаю, ну что тут делать? Только работать, работать и работать.

Задумчиво перестирала свои влажные махачкалинские наряды и затосковала навеки.

По дороге в гости я немного поговорила с таксистом о жизни. Таксисты не подвержены паническим настроениям, не говорят, что надо «валить из рашки», и стоят на близкой мне позиции «разберемся, если что». Мой вообще сказал, что не в курсе про политику, он по ночам работает, а по ночам все колбасятся и едут домой веселые.

В гостях мы ели рыбное, мясное и сладкое после семи, и даже после одиннадцати, пили балентайнз, от которого резко мудреешь, и тоже говорили, и смотрели сериал «Бесстыдники», и говорили – вот же прям как про нашу жизнь, и – о, у них даже такой же унитаз, в Америке! И говорили, что «либо жить, либо писать о жизни», и вспоминали наших бывших и говорили, что правильно, что мы с ними расстались, и говорили про наших нынешних, и выходило, что хорошо, что они у нас есть, и быстро поговорили о кризисе сорокалетия, что его нет, когда нет ожиданий, и обсуждали ситуации с детьми и говорили, что иногда можно так, а иногда эдак, и признавали, что по бывшим иногда страшно скучаешь, а нынешние не без недостатков, и, напившись, договорились даже до «посмотри, как мы живем!» и это ужас, чем на самом деле оказалась жизнь, что само по себе и не ново, но есть кто-то, у кого все намного хуже, и разъехались.

По дороге назад я снова поговорила с таксистом, который сказал, что только вышел на работу после празднования Нового года (29 января), «как завелись с пацанами…», и что до этой ночи он работал в принципе только на КАМАЗах, и эти легковушки – это фуфел какой-то.

А в воскресенье ночью я стояла у окна, потому что шел снег и («фонари в окне, обрывок фразы, сказанной во сне, сводя на нет, подобно многоточью не приносили утешенья мне»[10]– они никогда не приносят) и мне хотелось еще говорить о жизни, а жить ее еще не хотелось. А впереди был понедельник, здоровое питание и стихотворение «Смерть поэта», про которое я обещала учительнице, что Гас его выучит.

Из подъезда напротив вышли мужчина и девочка в разноцветных похожих шапочках. Я подумала, что это папа забирает дочку от бабушки после выходных, и что девочка соскучилась, и что шапки – это им бабушка связала. Девочка чего-то говорила и немножко подпрыгивала на каждом шагу, а мужчина кивал. Они подошли к машине, отец сел за руль, а девочка нарисовала на сугробе лобового стекла сердечко. Раз-раз, и готово.

А потом оказалось, что машина не заводится. Он пробовал, пробовал, вылез и, наверное, сказал, что придется пойти пешком. И я поняла, что девочка обрадовалась. Потому что, когда едешь на машине, ничего не успеваешь по-человечески рассказать, а когда сначала идешь пешком, а потом едешь на метро – это целое путешествие. И можно «нормально повидаться». Она не запрыгала, не захлопала в ладошки, как делают девочки, которым, например, машины дарят. Она просто взяла его под руку, и они ушли.

Мне бы что-нибудь такое… подумала я.

Сердечко на лобовом стекле скоро засыпало, и снова захотелось поговорить о жизни, а зажить ее не захотелось.

– Сейчас все объясню, станет понятно, честно! Прихожу я, допустим, с работы. Голова – как лампочка, в середине мильен нитей накаливания и все раскалены, вот-вот лопнут. Хотя, лампочка – это слишком воздушно. «Я большой, измученный кит-касатка, лбом упавший в его плечо»[11]. Нет, обычно я – дерево, у которого с треском горит крона!

Или будто в голове происходит греческая трагедия, только вся она исполняется хором. И там страсти кипят, все друг с другом спят, друг друга травят и умирают вповалку.