Каширская старина - Дмитрий Васильевич Аверкиев

ее. "Неправда, неправда",-- одно твердит -- "нарочно", говорит, "выдумывают: меня-де с Васильем расстроить хотят". Так и не поверила.

   Савушка. Не поверила?

   Дарьица. Нету. Уж сам наш старик к Парфену ходил. "Точно-де, царь ему княжну высватал". А она все свое: "налыгают на него", твердит.

   Савушка. Когда ж поверила?

   Дарьица. А как тебе сказать, с месяц ли, поболе прошло, только раз в воскресенье собрался покойник в церковь, с дочкой. Глаща с ними же. Я одна дома осталась: недужилось мне что-то. Ну и денек же для праздника господня выдался. Вспоминать о нем без слез не могу! (Плачет.)

   Савушка. Уж приневолься, матушка, расскажи.

   Дарьица. Для тебя только, Савушка. Глаша после рассказывала. "Отпели", говорит, "обедню, и домой мы идти думали. Только говорят: молебен-де еще петь будут. Молодые-де вклад сделали, так о их здоровьи молебен. Мы, говорит, с Иван Силычем, домой бы скорей, а Марьица: "Я", говорит, "останусь". Нечего делать, все остались. И только поп возгласил: "Еще помолимся о здравии болярина Василья и супруги его Параскевы", она как крикнет, и наземь пала. Умерла, думали. (Плачет.)

   Савушка. Погоди маленько, после, матушка, доскажешь.

   Дарьица. Ох, уж лучше сразу! Принесли ее, голубушку, домой. Глянула я: в гроб краше кладут. А Ивано-т, как несли ее, до дому без шапки шел; в церкви обронил, не спохватился. А на дворе вьюга, леденец. Надуло, знать, в голову ему,-- к вечеру слег. А уж жизнь нам с Глашей пошла! Один на одной лавке лежит, стонет; на другой -- другая, ничего не слышит.

   Савушка. И долго батюшка пролежал?

   Дарьица. Нет, недели с две. Пред концом ему полегчало будто. Позвал меня. "Отхожу", говорит, "за попом сбегай". Исповедался. "А Марьица где?" спрашивает. "Благословить-де ее хочу". Что сказать, Савушка, не знаем, что ответить! "Аль умерла" опять, по времени, спрашивает. Нету, говорим. Ведь вспомнил, как она в церкви пала. "Подведите", говорит, "меня к ней". Уж через великую силу подвели: благословил. В вечеру его, голубчика, отсоборовали, а в ночь тишать стал, и к утру совсем затих.

   Савушка. Царство небесное!-- И Марьица долго еще лежала?

   Дарьица. Довольно еще. Шесть недель всего вылежала. Нет, Савушка, каково мне в те поры было! Муж на столе лежит; дочку, думаю, не нынче, завтра на стол же положу.

   Савушка. Как же она очнулась?

   Дарьица. А сидим мы с Глашей, сумерничаем, лампадка у нас засвечена горит; она слово скажет, я другое, и заплачем обе. Вдруг слышим: позвал кто-то, тихо таково, и опять позвал. Она очнулась, значит. Уж и возрадовались мы! И плачем, и смеемся. И с того вечера все ей лучше и лучше. На девятый день встала. Тут Парфен Семенычу спасибо: помог мне, старой. После лежанья, скажу тебе, Савушка, таково много есть она стала,-- не напасешься. Что ж? со своего ведь стола каждый день ей кушанье посыловал. Дай бог ему здоровья! Добр ведь, только гордей.

   Савушка. А с Иван Силычем после того раза не виделись они?

   Дарьица. Как же! забыла сказать тебе. Приходил все о здоровьи наведываться. И как ему кончаться, тож пришел, всю ночь с нами просидел. И хоронить помогал.

   Савушка. А теперь к вам каков?

   Дарьица. Добр же. Заходит, хотя и не часто; сам заходит. "Не надо ль, чего старуха?" спрашивает. И помогает. Только время такое больше выбирает, как Марьицы нету. Известно, что там не говори, а виноват пред нею: чувствует. (Отирая слезы.) Вот и все тебе, Савушка, рассказала.-- Ты каково без нас жил?

   Савушка. Ничего, помаленьку.

   Дарьица. К нам надолго ли завернул?

   Савушка. А не знаю. Марьицу вот повижу.

   Дарьица. Аль дело какое?

   Савушка. От тебя что таиться, матушка. Дело-т старое, прежнее.-- Только скажи ты мне наперед, истинную правду скажи: о Василье Марьица когда вспоминает ли?

   Дарьица. А вот хоть побожиться, как встала, хоть бы раз помянула. Раз как-то Глашутка про него обмолвилась. "Ты про кого это?" Марьица, значит, спрашивает. Глаша видит: сдуровала, а нечего делать, отвечай. "Про Василья", говорит. "Никакого я Василья не знаю", ответила. "Как не знаешь?" у Глашутки, знаешь, сорвалось этак. "Может-де и знала, да забыла, и ты не вспоминай!" И замолчала. С той поры и мы вспоминать остерегаемся.

   Савушка. Спасибо, матушка; теперь еще ответь: тогда противилась, теперь благословишь ли?

   Дарьица. И, что ты, Савушка. Где же противилась! Так это, сдуру говорила. Тещи ведь ломливые, и я поломалась бы, да благословила.

   Савушка. А противности твоей теперь ко мне нету,-- и на том тебе, матушка, благодарствую.

   Дарьица. Что ты, Савушка! Уж не стыди меня! (Целует его.) Ах ты, голубчик мой! Вот уж правда: коли добр человек, до конца добр останется. И ты таков же.-- Стой, ай Марьица пришла? Вот и поговорим. Сам что ль скажешь?

   Савушка. Как встретит,-- погляжу.

ЯВЛЕНИЕ II

Те же, Парфен.

   Дарьица. Вот дочку ждала, ан ты это, Парфен Семеныч. Каков, государь, в своем здоровьи?

   Парфен. Спасибо. А ведь я, старуха, браниться с тобой пришел.

   Дарьица. Чем, государь, прогневила?

   Парфен. А тем: крыша у тебя на черной избе худая, ведь телят поморозишь. Что ж мне не сказала?

   Дарьица. А не смела, государь.

   Парфен. За несмелость и браню тебя. Опять: дров у меня зачем не берешь? На исходе ведь дрова у тебя, скупиться уж начала, а у меня край непочатой. Как же не бранить тебя?

   Дарьица. И кто тебе про нужды мои, государь, сказывает?

   Парфен. Ты спроси: кто о нуждах чужих спрашивать научил -- отвечу: горе меня научило. Поколь горя не знал, о себе только думал. И за горе иное считал, ан выходит не горе -- гордость меня одолевала. А как настоящее-то горе сердце пробило, не гордыми, горькими слезами плакать заставило,-- тут о чужих нуждах думать научился.-- Да что!.. Ты работника за дровами прислать не забудь.

   Дарьица. Уж забуду ли, государь!

   Парфен. А тебя, паренек, прости, не приметил. (Дарьице.) Савушка ведь. Абрамов брат двоюродный?

   Дарьица. Он,