Тайны реального следствия. Записки следователя прокуратуры по особо важным делам - Елена Топильская

Однако больше ни ей, ни ему не довелось поучаствовать в следственных действиях: оба были признаны экспертизой невменяемыми, не могущими отвечать за свои действия.

Решением суда они были направлены на принудительное лечение, шандалы так и сгинули в недрах частных коллекций — судя по тому, что так и не появились на рынке. Правда, представитель потерпевшей в суде пытался доказать, что не могли два психа действовать столь обдуманно и слаженно, и оспаривал результаты экспертизы, но психиатрия — наука таинственная…

Для меня всегда было психологической загадкой, почему преступник признается в содеянном, даже если его еще ни в чем не подозревают. Неужели так сильно желание открыть кому-то душу, поделиться подробностями происшедшего? И если нет привычки ходить в церковь на исповедь (а откуда она могла взяться у советского человека?), то в качестве исповедника иногда выбирают первого встречного.

Много лет назад, еще в качестве секретаря судебного заседания городского суда, я участвовала в судебном процессе над двумя жителями нашего города, которые убили приезжего, чтобы завладеть крупной суммой денег, приготовленной им для покупки машины. Они две недели тонко обхаживали его, заверяя, что имеют блат в автомагазине, в конце концов вынудили снять деньги с аккредитива и убили. Расчленили, вывезли за город, облили останки бензином и подожгли. От трупа остались одни головешки. И никто никогда не связал бы эти обуглившиеся части трупа неизвестного с двумя мошенниками, поскольку они устроили все так, что никто из родственников приезжего не знал, что тот общается с криминальной парочкой. Никто никогда… Если бы одному из убийц не приспичило облегчить душу, и он стал рассказывать случайному попутчику в поезде, что убил человека. Попутчик оказался капитаном милиции, возвращавшимся из отпуска; на первом же полустанке убийца был сдан им в линейный отдел милиции, и дело раскрылось.

Конечно, признание обвиняемого всегда считалось весьма веским доказательством. Но в конце девяностых годов участились жалобы на то, что в милиции применяют насилие к задержанным и выколачивают признания в совершении преступлений в погоне за раскрываемостью. И Генеральный прокурор издал приказ, согласно которому человека, признавшегося в совершении преступления, должен обязательно допросить не только следователь, но и заместитель прокурора — чтобы убедиться, что признание дано добровольно, а не вырвано под пытками.

Как-то поздним вечером меня, как заместителя прокурора Центрального района, вызвали, чтобы допросить фигуранта, явившегося с повинной и рассказывающего — ни много ни мало — о тройном убийстве.

Мы со следователем прибыли в управление милиции и увидели молодого человека лет около тридцати, весьма приятной наружности, по фамилии Аскольдов. Он нежным голосом повествовал, как в состоянии самообороны вынужден был убить своих соседей по квартире, мужа и жену. Он якобы застал соседа за избиением сына как раз в тот момент, когда восьмилетний мальчик от побоев испустил дух. Он вступился за мальчика, между ним и соседом завязалась драка, в ходе которой он нечаянно ударил соседа с большой силой головой об пол, тот скончался на месте; на помощь мужу выбежала соседка, почему-то с однозарядным пистолетом в виде авторучки (мы уж со следователем, боясь спугнуть признание, и не уточняли пока, откуда у рядовой гражданки оружие из шпионского арсенала); он стал бороться и с ней, выкручивая руку с оружием, и во время борьбы она непроизвольно выстрелила себе в голову. Оказавшись в квартире с тремя трупами, он решил избавиться от них и вывез за город, где закопал. Эти подробности Аскольдов перемежал с рассуждениями о творчестве Достоевского, в частности о фигуре Раскольникова, к которому питал особые чувства, и о националистической идее.

Оперативники по секрету мне сказали, что начался их разговор в другой тональности: задержанный рассказывал про умышленное убийство всех членов соседской семьи, после которого он стал хозяином в трехкомнатной сталинской квартире; и только к приезду следователя этот рассказ чудесным образом трансформировался в спасение ребенка и самооборону. Это нас не удивило: такое бывало часто, человеку свойственно приукрашивать свои поступки, особенно если речь идет об уголовной ответственности.

Меня лично удивило другое: молодцу было двадцать семь лет, он был высок, хорош собой, образован, но женат никогда не был, подруги (ни временной, ни постоянной) не имел, женских имен не упоминал, и, по словам знакомых, в его комнате полгода жил с ним вместе его дружок, ранее судимый за разбой.

Выйдя с оперативником в коридор, я поинтересовалась, все ли в порядке у задержанного с сексуальной ориентацией. Оказалось, что не все в порядке, ориентация нетрадиционная. Это обстоятельство мы со следователем держали в уме во время дальнейшей работы по делу.

Не выявив ни малейших признаков давления на подозреваемого со стороны милиции, мы арестовали Аскольдова. Следователь потратил несколько дней на то, чтобы убедить его показать нам место сокрытия трупов, и две недели на поездки вместе с Аскольдовым в область, где тот упорно водил за нос следственную группу: вроде здесь, а может, и в другом месте, а сегодня у меня нет настроения показывать, а вчера следователь косо на меня посмотрел, поэтому контакт нарушен и т. п. Следователь, несколько экспертов, понятые и конвой терпеливо ездили по области, дожидаясь, пока клиент соизволит показать захоронение, поскольку без трупов продолжение расследования представлялось проблематичным.

Наконец после двухнедельных мытарств следственная группа в месте, указанном подозреваемым, откопала три полуразложившихся тела. И даже при беглом осмотре прямо там, в лесу, стало ясно, что восьмилетний ребенок и его отец незадолго до смерти подвергались гомосексуальному насилию, а у женщины действительно имелось огнестрельное ранение головы, но получить его в результате непроизвольного выстрела, при условии, что оружие находилось у нее в руке, она вряд ли могла: входное отверстие располагалось на затылке, под линией роста волос.

Допросив мать Аскольдова, следователь узнал, что ребенком он был необычно жесток; уже в семилетием возрасте мучил дворовых животных и обожал смотреть по телевизору сцены пыток в фашистских концлагерях, в связи с чем родители отвели его к психиатру, и длительное время он находился под наблюдением специалиста. Мать призналась, что сама боялась своего сына, даже когда он был еще мальчиком. Аскольдову была назначена психиатрическая экспертиза, которая, несмотря на прогнозы следователя, признала его абсолютно вменяемым.

Согласитесь, что дело приобрело новую окраску. Но если бы мы знали, какой сюжетный поворот нас ожидает в дальнейшем!

Пустующая квартира в сталинском доме, один из жильцов которой отныне находился в следственном изоляторе, а трое — в морге, была опечатана. И примерно через месяц матери Аскольдова что-то понадобилось там взять. Вместе с участковым они пришли в квартиру, сняли печати и в холодильнике на кухне обнаружили труп сестры Аскольдова.