Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков

трогать ничего, не надев перчатки, и протирать за собой спиртом ободок унитаза. Кощеев не спал ночами, слушал свое тело. Чувствовал, как бугрятся шанкры, как пузырится гной под тонкой пленкой, как самопроизвольно шевелится член, будто живет самостоятельной жизнью.

Он ничего не ел уже четыре дня, но не сбросил в весе, а наоборот набрал. Живот налился, как паучье брюхо, а язвы на нем, превратившиеся в багровые каверны, переплелись между собой и будто таили смутно ощущаемые червоточины, что вели вглубь плоти.

Степан Семёныч не выдержал на шестой день, когда увидел, что его комментарий на сайте оброс уж очень длинной цепочкой насмешливых отзывов. Он накинул толстовку с капюшоном, хлопнул дверью, спустился к машине и поехал на квартиру к Лизавете.

— Убью суку, — бормотал он, лавируя в потоке. — Задушу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он долго жал кнопку звонка, но никто не открыл. Изрыгая проклятия, Степан Семёныч пнул дверь, и она распахнулась. Впереди темнел коридор, в конце которого еще одна дверь вела в комнату, где Лизавета делала ему заморский римминг.

— Ну, тварь, — процедил Кощеев и шагнул в квартиру.

Сделав несколько шагов, он не выдержал запаха. Смердело испражнениями, сырыми потрохами и гноем. Кощеева скрутил спазм, но блевать было нечем. Лишь желудочный сок обжег пищевод. Замерев, Степан Семёныч прислушался — из комнаты доносились звуки. Неприятные до оскомины, жуткие. Хриплое сдавленное дыхание. Булькающие хлопки, будто лопаются пузыри на поверхности вонючей топи. Влажное причмокивание. Борясь с отвращением и страхом, Кощеев взял себя в руки, преодолел на одном дыхании последние шаги до комнаты и распахнул дверь.

Лизавета была еще жива. Она лежала на кровати обнаженная, а под складками бугрящейся плоти виднелся распахнутый халат, давно ставший маленьким. Лизавета смотрела на гостя налитыми кровью глазами — единственным живым местом на изуродованном влажными язвами лице.

— Что… Что с тобой? — прохрипел Степан Семёныч. Он чувствовал, как но ноге побежала предательская струйка мочи.

Проститутка приоткрыла изъеденные губы, покрытые коркой запекшейся крови и гноя. Из ее раздувшегося горла раздался тонкий хриплый голосок, сдавленный и еле слышный:

— Оно… жрет… меня… — с трудом выговорила Лизавета. — Помоги…

Только в этот миг Степана Семёныча пронзило окончательное понимание того, что его ждет впереди.

Он метнулся к шкафу, начал лихорадочно рыскать по полкам, выбрасывая содержимое на пол. Выудил простыню и, кое-как усадив девушку, накинул ей на плечи.

— Сейчас, сейчас поедем в больницу — там тебе помогут, — а про себя добавил: «И мне, надеюсь».

Степан Семёныч помог ей встать. Помог пройти к лифту, придерживая за талию и чувствуя, как пульсирует и шевелится плоть под натянугой воспаленной кожей. Помог забраться в машину — для этого пришлось разложить задние сиденья и уместить Лизавету там. Она застыла, часто и коротко дыша, и все ее тело мелко содрогалось, шло рябью под тонким покровом простыни. В глазах стояли слезы, иногда срываясь на пораженную плоть крупными каплями.

Кощеев гнал, превышая все мыслимые и немыслимые правила. На хер эту поликлинику. На хер этого венеролога. Навигатор прокладывал маршрут к центру дерматологии.

— Ни хрена себе сифилис, — бормотал он, поглядывая на заднее сиденье в зеркало. — Ты где это подхватила, а?

Лизавета подняла на него глаза, напряглась, силясь ответить, захрипела и резко умолкла, едва начав говорить.

— Э! Э, ты чего! Сдохнуть тут не вздумай! — Степан Семёныч обернулся назад.

Проститутка не дышала. Взгляд ее, пустой и остекленевший, был устремлен куда-то сквозь него. Изо рта стекала на кожу сиденья струйка бурой слюны.

— Бля! — заорал Кощеев и забил ладонью по рулю, оставляя после ударов липкие влажные следы. — Аааа! Сука!

В кармане завибрировал телефон. Он вытянул его и, не глядя, поднял трубку. Рявкнул: «Алло!» — и услышал голос жены.

— Где тебя носит, Степан? — ледяным тоном спросила Зинаида.

— А твое какое дело?

— А ты на меня не ори, — источала яд жена. — Не в твоем положении орать.

— Зина… твою мать! Говори, что надо! — он резко круганул руль, выходя на встречку, чтобы обогнать еле плетущуюся маршрутку.

И в тот же миг, прежде чем жена впрыснула очередную порцию яда и желчи, Степан Семёныч услышал голос с заднего сиденья. Громкий, ясный и смешливый, он принадлежал Лизавете. Не той, что он обнаружил сегодня утром. А живой, здоровой Лизавете, которую он трахал две недели назад. Голос сказал:

— Аккуратнее рули, мудак, убьемся же.

— Алло, Степан? Это что за дела? — зашипела в трубку жена. — Ты там с бабами опять? Со шлюхами своими? Мало тебе, паскуда? Ну, ничего, так даже лучше.

— Что лучше? — недоуменно спросил Кощеев, силясь одновременно обойти очередной грузовик и заглянуть в зеркало. Она же умерла. Она не могла говорить.

— Не «что», а «чем», — самодовольно проворковала Зинаида. — Я от тебя ухожу. И готовься, Стёпочка, к проблемам. Налоговой будет очень интересно узнать о твоих реальных доходах, а наркоконтролю — о твоих коллегах-азерах. Чао!

— Стой, сука! — взревел Степан Семёныч. — Не смей, поняла? Не смей!

— Поздно! — жена гадко засмеялась. — Надо было думать, когда отросток свой совал, куда не следует. Пока-пока!

В трубке запикали короткие гудки. Кощеев взвыл от ярости, чувствуя, как приливает кровь к лицу, как от натуги лопаются язвы по всему телу, как злоба и отчаяние царапают лысый затылок колючей щеткой. Голос сзади сказал:

— Аккуратнее, Степан! За дорогой следи!

Степан Семёныч повернул перекошенное гневом лицо к трупу и взревел:

— Ты что вообще, бля*, такое?

Глаза Лизаветы были так же мертвы, однако губы ее зашевелились. До Степана Семёныча донеслось только:

— Я — то, что… — а после последовал страшный удар.

Руль рванулся навстречу. Выстрелила подушка безопасности, вышибая воздух из груди. Мир закружился. Голова Кощеева впечаталась в стекло двери. Он услышал тихий треск, и свет перед глазами погас.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сознание возвращалось болезненно, урывками. Сквозь полуприкрытые веки он видел, как рядом с ним на торпеде растеклась груда воспаленной плоти, затянутой в тонкую полопавшуюся местами кожу. Плоть шевелилась, ходила буграми, и в одном из разрывов показался тонкий змеящийся отросток. Свитый из мяса и синеватых жил, облепленный лоскутами красной пленки, он поднялся вверх, покачался, изгибаясь из стороны в сторону, и протянулся к Степану Семёнычу. Кощеев протестующе замычал, попытался сопротивляться, но голос Лизаветы, донесшийся со спины, сковал его:

— Не бойся и не дергайся. Больно не будет. У тебя переломаны ребра, и пробита голова. Будешь сопротивляться — умрем оба, не доехав до больницы.

Отросток скользнул