Красно-коричневый - Александр Проханов

Поднялась тяжелая, в черном платье старуха. Сквозь редкие белые прядки розовел ее лысеющий череп. Вся грудь была в наградах. Они разом звякнули, когда она поднялась. Сипло дышала, шевелила бессильно губами, а потом рыдающим голосом, от которого у Хлопьянова сжалось сердце, спросила:

– Ждать нам сколько?… Доживем до победы?… Или так и умрем, не дождавшись?

И весь зал застонал, заволновался, задышал тяжело и тоскливо, словно старики умоляли Генсека не оставлять их перед смертью, не изменять заветам и заповедям. А если они умрут, не доживут до победы, продолжать их борьбу.

– Я уверен, доживем до победы! Я – политик, и не мое ремесло гадать. Но давайте дождемся осени. Все идет к перелому. Осенью грядут большие события. Верю, доживем до победы!

Он встал и спустился в зал, занял место в первом ряду. Ему аплодировали, были благодарны, готовы идти за ним, опираясь на свои костыли, поддерживая друг друга.

Хор ветеранов пошел на сцену. С трудом отрывались от кресел, упирались палками, охали и стенали. Встали лицом к залу, – орденские колодки, седые букли и лысины, – по единому мановению и вздоху запели «Вставай, страна огромная!» Их голоса звучали глухо, как ветки в безлистом осеннем лесу, когда в них залетает предзимний ветер. Казалось, слова великой песни доносятся из-под земли, куда все они скоро сойдут и где поджидает их поколение, воевавшее, строившее, в великих трудах и лишениях создававшее государство, взывающее из своих могил и склепов к живым.

Пели старики, раскрывая темные рты. Пел Генсек, набычив лоб. Пел Хлопьянов, сжав кулаки. И ему казалось, он идет с ополченцами в волоколамских полях, ветер свистит в штыках, слезы замерзают в глазах.

Они остались с Генсеком в опустевшем подвале, где еще воздух душно волновался от прошедшей толпы стариков. Алебастровый бюст вождя источал запах сырой известки. На шатком столике виднелась ржавая бирка с номером. Генсек недоверчиво смотрел на Хлопьянова, шевеля бровями, выглядывая из-под своего тяжелого купола.

– Откуда вас знает Клокотов? – спрашивал он осторожно, не подпуская близко Хлопьянова, держа его на расстоянии выстрела. – Он сказал, что вы офицер.

– В Афганистане встречались. А потом в Карабахе, в Тирасполе. Оказывал ему помощь по линии военной разведки.

Хлопьянов чувствовал недоверие Генсека, но это не раздражало его, а лишь побуждало преодолеть недоверие.

– Клокотов мужественный редактор и хороший товарищ. Пожалуй, чересчур романтичный, – сказал Генсек. И в этом замечании было все то же недоверие к Хлопьянову, рекомендованному восторженным, недостаточно проницательным человеком.

– Я пришел предложить вам мои знания, – сказал Хлопьянов, выдерживая взгляд Генсека. – Я офицер разведки с боевым опытом. У нас с вами один враг, одно понимание жизни. Я бы мог быть полезным в организации боевой фракции, в создании службы разведки и контрразведки. Рано или поздно дело дойдет до силового столкновения. Я боюсь, что оппозиция окажется беззащитной в случае прямого удара.

– Организацию можно победить только более совершенной организацией, – Генсек блуждал глазами вокруг головы Хлопьянова, словно в окружающем воздухе хотел угадать признаки вероломства – У противника в руках государственная машина. Разведка, армия, аналитические институты. Их не одолеть прямыми наскоками, выстрелами из проезжающей машины. Мы должны создать интеллектуальный центр с привлечением экономистов, социологов, представителей культуры. Тогда мы можем претендовать на успех.

– Пока вы будете создавать этот центр, к вам внедрят, если уже не внедрили, провокаторов! Ваши планы станут известны противнику. Ваши лидеры будут подвергаться давлению. Вас переиграют и уведут в сторону. Вам нужна своя разведка и контрразведка. Оппозиция состоит из идеалистов и писателей. Вам предлагает услуги профессиональный военный!

– Сейчас для нас основная задача – выстроить идеологию, – Генсек отгораживался от Хлопьянова куполом лба, отражал его настойчивую энергию, стремление приблизиться. – Сейчас в оппозиции много течений, столько же вождей. Мы должна создать единую идеологию и выбрать единого лидера. Без этого никакие боевые фракции не обеспечат успех.

– Я видел ваших лидеров! – Хлопьянов чувствовал недоверие Генсека, невозможность пробиться сквозь плотное, непрозрачное поле отторжения, за которым скрывалась сущность Генсека, осторожного умного аппаратчика, не желавшего рисковать, предпочитавшего медленными проверенными шагами добиваться малых успехов, чтобы не рассыпать, не растрясти по пути свою стариковскую партию. – Лидеры не защищены. Их разговоры прослушиваются. В их квартиры заглядывают снайперы. За ними ходит «наружка». Их можно нейтрализовать в течение минут. И тогда Россия на десяток лет останется без оппозиции. Я вам предлагаю услуги профессионала. Я организую службу безопасности. Организую явки. Организую систему, которая поможет лидерам в случае чрезвычайных обстоятельств уйти в подполье и выжить.

– Мы уже взаимодействуем с существующими силовыми структурами, – Генсек не пускал Хлопьянова в свою сокровенную сущность. Там, в глубине, под внешностью сильного лидера, народного трибуна, борца таилась неуверенность и смятение. Неизжитый страх поражения. Неверие в возможность скорой победы. Он был мнимым вождем и лидером, ибо партия, которая досталась ему, напоминала груды рыхлой земли по краям глубокой ямы, из которой вырвали и унесли могучее дерево. И он балансировал на этой груде, слыша, как осыпается грунт. – Наши люди, готовые нам помочь, работают в армии, в разведке, в правительстве. Мы пользуемся их информацией, учитываем их рекомендации и советы.

– Вы не успеете! – огорченный непониманием, уязвленный недоверием, воскликнул Хлопьянов. – Революция случится раньше, чем вы к ней подготовитесь! Восстание будет раньше, чем вы создадите идеологию! Вы опоздаете!

– В России больше не может быть революций! – жестко, почти враждебно сказал Генсек. – Россия исчерпала свой лимит на революции и восстания. Россия на весь следующий век израсходовала себя в войнах, революциях и восстаниях. К тому же у нас слишком много атомных реакторов, химических производств и ракетных шахт, чтобы позволить роскошь еще одной революции! Вместо революции и гражданской войны нам нужно широкое общенародное движение. К осени у нас будет такое движение! Не сорваться, не дать себя спровоцировать, не дать противнику повод разгромить наши силы! Великое терпение и такт в отношении с другими движениями! Умение работать в коалиции, – вот в чем искусство политика! Сейчас, вы видели, я встречался с ветеранами. Потом еду на завод к рабочим. Потом в университет к профессорам и студентам. Потом к писателям. Потом у меня встреча с иерархами церкви. Нам нужны не боевики, а интеллектуалы и теоретики! Идея, а не пуля спасет Россию!

Хлопьянов понимал, – сидящий перед ним человек был не революционер, не подпольщик. Был не готов к конспирации, к тайным провозам оружия, арестам, ссылкам, бегству из туруханс-кой тайги. Его психология отличалась от той, что век назад двигала создателями партии, владевшими революционной борьбой, вдохновленными великой утопией, ради которой они готовы были уничтожить весь ветхий мир. Генсек напоминал погорельца, блуждающего по пепелищу, собирающего в золе остатки несгоревшего скарба. Или собирателя мерзлых картофелин, который бредет по осеннему полю, перепаханному комбайном, выглядывает из-под темных пластов уцелевшие клубни.