Записки рыболова - Андрей Анисимов

Я вытер кобеля тряпкой, но тряпка в машине была маловата. Шварц простудился. Той весной я быстро его вылечил, но видно, не до конца. После каждого купания в холодной воде, пес хворал легкими. А удержать его от купания я не мог.

Он объездил со мной полдержавы. Где мы только с ним не побывали. Поначалу случались трудности. Километров четыреста Шварц ехал с удовольствием. Потом начинал брехать. Я довольно быстро понял, что он требует пить. Останавливался у водоема и раскрывал дверцу. Шварц летел к воде, залезал в нее по грудь, жадно и долго лакал. Затем, набрав ила, тины и песка, нес все это на своей длинной шерсти мне в машину. Мысль завести большой термос пришла не сразу, но оказалась удачной. Я наливал в термос холодной воды, и когда пес требовал пить, останавливался на чистой травке и наливал ему из термоса в миску. Шварц пил, и мы ехали дальше.

Удивительный зверь умел терпеть долго. Он часами сидел со мной в лодке и не мешал ловле. Но потом за это желал компенсации. Большего удовольствия, чем бегать и приносить палку, у него не было. Память имел прекрасную. Когда я переехал в Эстонию, и Шварц зажил вольной жизнью на участке дома, прогулки в лес с киданием палки в ритуале остались. Поздней осенью мы устраивали последний поход в ельник, и после игры я клал палку высоко на сучья деревьев. Весной он бежал в это место и показывал: «Бери мою старую палку и давай играть!».

В загородном доме сторожем Шварц работал в дневное время. Ночью он крепко спал. Храп собаки из будки был слышен далеко. Ложился спать он не сразу. Перед сном обходил участок и в каждом углу громко и злобно брехал. Так он запугивал разбойников впрок. Совершив обход участка, лез в будку и храпел со спокойной совестью. Однажды сосед-эстонец зашел ко мне поздно. Я сидел в бане и долго не мог расслышать его звонков и стука в дверь. Когда я, наконец, впустил соседа, тот изумленно спросил:

– Где твоя собака?

– Спит. – Ответил я. Выражение лица соседа я помню до сих пор. А прошло лет десять.

Собаки у меня были и после Шварца. Но такого замечательного, умного и веселого попутчика больше по жизни мне повстречать не пришлось. И никогда я не жалел, что вернулся за ним на Птичий Рынок.

К сожалению, наш трудолюбивый аккуратист, мэр Москвы, Птичий Рынок прикрыл. Его хозяйскому оку неприятен шальной и неорганизованный торг на Новоконной площади. Наш мэр человек достойный во всех отношениях. Но понять, что в хаосе «Птички» жил дух старой Москвы и что беспорядок Птичьего Рынка по-своему красив и аристократичен, наш мэр не смог. Я готов простить ему «Горбушку». Ей не так уж много лет. А вот Птичий рынок, наверное, простить не смогу.

Чтобы уйти от грустных размышлений о судьбе «Птички», перейду к истории повеселее.

В Крыму, недалеко от прекрасной Ялты, есть милый городок Гурзуф. Этот городок облюбовал когда-то талантливый русский художник Константин Коровин и построил себе дом на самом берегу. В советские времена домик превратился в дом творчества Союза Художников. Я не был членом Союза художников, а состоял в Горкоме графиков на Малой Грузинской. Эта крыша укрывала от властей многих неформалов, ставших теперь мировыми знаменитостями. «Бульдозерные выставки» вошли в историю бунтарского авангарда, но, должен признаться, что лично я никогда с государством не воевал и система власти меня интересовала мало. Я жил сам по себе, что и позволило сохранить интерес к жизни и легкость пера. Но за юридическую свободу Горкому Графиков до сих пор благодарен. Имея в художнической среде множество друзей и знакомых, я и был пригрет в домике Коровина.

Окрестности Гурзуфа, и впрямь весьма живописны. Торчащие из моря камни-скалы за АРТЕКОМ писало множество живописцев. Улочки Гурзуфа, ведущие то вверх, то вниз заставляют тебя передвигаться на цыпочках, и быстро снимают с толстяков лишние килограммы. Я тоже там сбрасывал вес, но вовсе не на улочках. Достопримечательностью Гурзуфа, кроме коровинского домика, Артека и виноградников, была личность по прозвищу Капитан. Эта личность носила морскую фуражку и полосатую морскую фуфайку. Уникален был Капитан двумя вещами. Он мог выпить безумное количество красного вина и имел шлюп. На шлюпе доживал свой век антикварный керосиновый движок. Кроме того, на нем имелось несколько пар весел. Художники, проживавшие в доме творчества, делились на графиков, живописцев и рыбаков. Естественно, я принадлежал к последним. На шлюпе Капитана мы ходили брать ставриду. Ловля ставриды имеет одну особенность – ставриду надо найти. Причем найти в море. Признаков, по которым ее найти легко, нет. Можно ориентироваться по чайкам. Бывает, что они кружат над косяком. Но эта примета срабатывает не всегда. Для ловли ставриды нужен спиннинг, снабженный примитивной катушкой, и самодур – свинцовая дура грушевидной формы. Самодур привязывается к концу лески. Выше, на поводках, вяжутся с десяток крючков. Наживки на ставриду не нужно. Она ловится и на голый крючок, но для собственного удовлетворения рыбаки украшают крючки перышками, красными ниточками или еще чем придумают. Наверное, профессиональная рыбацкая гордость не позволяет ловить на пустой крючок. Слово «наживка» столь много значит для рыбацкого сердца.

Собрав вышеописанную снасть и ведро для добычи, группа художников персон в десять, включая и автора этих строк, поутру отправлялась выискивать капитана и, обнаружив его в самых разнообразных местах, вела к шлюпу. Капитан собирал с души по рублю, усаживал всех в шлюп и магически запускал антикварный движок. Чудо техники имело странную особенность: оно не любило возвращаться. Шлюп выходил в море, и поиск ставриды брал старт. Опустив снасть, и не обнаружив косяк, мы требовали передвижение. Капитан снова заводил движок, и мы меняли место, пройдя метров на пятьсот вдаль или в сторону. Наконец, стая накрывалась, и компания принималась за ловлю. Самодур тянул леску вниз, катушки разматывались, два три подергивания и леска наматывается на катушку. С конца удилища идет милая сердцу рыбака дрожь. На крючках две три ставриды. Если везет, то и все крючки возвращаются с рыбками. Ведро начинает наполняться. Каких-нибудь полчаса и рыбалка завершена. Художники-рыболовы довольно потирают свои усталые руки. Возраст компании самый разнообразный. Младшему немного за тридцать, старшему много за семьдесят. Капитан возрастному определению не поддается. Он просто Капитан. Это его и пол, и возраст, и все остальное. Комплекция участников рыбалки так же не однородна. Есть два толстяка графика, тощий жилистый и бородатый живописец, не толстый, но брюхатый скульптор. Я сам не то и ни се… Художники добыли по ведру ставриды. Пора домой. Капитан дергает шнур движка – безрезультатно. Техника отказывает. Эту «вредную» повадку мотор демонстрирует при каждом выходе в море. Он прекрасно работает, когда шлюп идет от дома. С полуоборота заводится, когда мы ищем рыбу. Причем, для такого поиска иногда приходится делать более десяти остановок, и мотор заводится, как часы все десять раз. Но как только рыбалка завершена и надо плыть к причалу, движок умирает. Что мы только не говорили Капитану, чем его ни стращали. Однажды, сговорившись, сделали вид, что собираемся его утопить… Каждый раз Капитан божился, что уж завтра этого безобразия не повторится, но, увы, его обещания оставались обещаниями и вся честная компания, кряхтя и матерясь, усаживалась за весла. Пыхтели, покрываясь капельками пота, тучные графики, скрипел зубами жилистый живописец, гнусаво матерился автор этих строк, и в злобном и напряженном сопении служителей муз слышались нудные команды Капитана: