Мои шифоновые окопы. Мемуары легенды - Андре Леон Телли

Меня как громом поразило: чернокожая американская звезда спокойно покупает драгоценности в Париже, и никто у нее не просит кредитку или чек, прямо как в кино.

Дайана предложила Бетти и мне выбрать себе подарки – что угодно из представленного на витринах. Мы оба отказались, я боялся, что потеряю работу, если приму дорогой подарок от знаменитости.

В то время в мире моды было немного чернокожих, разве что на подиумах. Черные модели стали популярны в начале 1970-х, когда началась великая битва между дизайнерами Парижа и Нью-Йорка и нью-йоркские дизайнеры вывели на парижские подиумы чернокожих моделей. К моменту моего появления они уже грелись в лучах славы.

Париж принял черную культуру и многое из нее позаимствовал. Это было частью французской традиции, восходящей к Жозефине Бейкер[16], маленькой девочке, родившейся в Сент-Луисе и прошедшей путь от последнего ряда хора в Гарлеме до парижской славы.

Сен-Лоран был одним из первых дизайнеров, принявших расовое разнообразие моделей. Он родился в Северной Африке, и для него черный цвет кожи не был чем-то из ряда вон выходящим. Фит-моделями в его ателье работали Муниа, модель мирового уровня родом с Мартиники, а также Кират Янг, модель сногсшибательной красоты из Индии. Они стояли в его студии весь день, и на них примеряли платья – за очень небольшие деньги. Но потом они также демонстрировали коллекцию от кутюр на подиуме. Так они и прославились. Каждый дизайнер старался, чтобы в показе участвовали две-три звезды.

Черные девушки царили на подиумах, их цвет кожи высоко ценили.

В показах Yves Saint Laurent всегда участвовали чернокожие модели, но летом 1978 года Юбер де Живанши сделал нечто потрясающее: его коллекцию от кутюр High Chic представляли исключительно черные модели. Господин Живанши был настоящим французским аристократом; он создал маленькое черное платье для Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани» (Breakfast at Tiffany’s). А теперь показ с одними черными моделями? Ни один дизайнер не делал до сих пор ничего подобного! Какая смелость!

Представьте себе мой шок: я сижу в первом ряду и вижу такое мощнейшее заявление Живанши. Вообще ни одной белой девушки. Это была редкость и, вне всякого сомнения, сенсация. Я сразу же поехал к себе в офис, по горячим следам набрал на телексе исполненный признательности Живанши текст и отправил его в Нью-Йорк. А зачем еще нужна была моя работа, если не для того, чтобы восхищаться такими знаковыми моментами в истории моды? И если бы я не написал, насколько это важно, никто бы не написал. Я писал: «У Живанши совершенно сногсшибательный подбор моделей, большинство из которых приехали из Соединенных Штатов. Сэнди, Кэрол Майлз, Линн, Софи и Диана Вашингтон, которая напоминает прекрасную кукольную версию Лины Хорн[17]. Кэрол из Лос-Анджелеса ходит по подиуму так, будто готова сняться в ремейке фильма «Штормовая погода» (Stormy Weather).

В те времена мои слова не воспринимались как акт гражданского активизма или явное прославление черного цвета кожи. Я был в восторге от коллекции Живанши не только потому, что он вывел на подиум исключительно темнокожих девушек, но и потому, что дизайнер понял – они наполняли одежду новым смыслом. Надев эти элегантные вещи на темнокожих моделей, он словно вдохнул свежий воздух в застоявшийся имидж бренда. То, как эти девушки дефилировали, их осанка и манера двигаться в невероятно дорогих платьях от кутюр придавали показу фантастическую современность.

Вскоре после моего восторженного отзыва о Живанши в WWD до меня дошли слухи, что кто-то в Доме Yves Saint Laurent рассказывал, что я крал оригинальные эскизы Ива Сен-Лорана и передавал их Живанши за деньги.

Ничто не могло быть дальше от истины. Их коллекции даже не были похожи.

Это был особый вид расизма, с которым мне довелось столкнуться в мире моды. Болезненные, походя брошенные негативные замечания, которые белые постоянно отпускают в адрес цветных. Слухи о каких-то чудовищных грехах за моей спиной, зависть в самом извращенном виде – все это меня ранило. Чернокожего мужчину всегда обвиняют в совершении чего-то вопиющего.

Я был наивен; я не замечал связи между моим восторженным отзывом о Живанши и злорадными взглядами некоторых членов команды Сен-Лорана, брошенными в мою сторону. Хватало и того, что я был дружен с Лагерфельдом, а теперь я еще и прославлял главных конкурентов Сен-Лорана. Пьер Берже был в ярости, но я не придавал этому значения.

Расизм повсюду носит системный характер, хотя в Париже о нем не принято было говорить вслух. Расизм всегда был скрыт, дремал под тонким покровом приличий, но в любой момент был готов поднять голову. Я знал, что некоторых шокирует сам факт моего существования. Я был чернокожим, но при этом высоким и стройным и к тому же свободно говорил по-французски. У меня было свое мнение, я умел его отстаивать, прямо глядя людям в глаза. Несмотря на некоторую неуверенность, я никогда не был робок. Мои знания и мое страстное увлечение модой, литературой, искусством и историей служили мне опорой. Я был в Париже, чтобы писать и быть стилистом фэшн-съемок, и намеревался в этом преуспеть. Я жил этим моментом, я добился того, о чем мечтал.

Тогда у меня не было времени задумываться о том, в каком я оказался положении: чернокожий мужчина, добившийся успеха. Я был слишком занят своим делом. Чаще всего я просто не замечал всех этих подводных течений, и только теперь, оглядываясь назад, я осознаю, какими шорами мне приходилось отгораживаться от мира, чтобы выжить. Вместо этого я привык к боли и спрятал ее глубоко внутри – так же, как это приходилось делать темнокожим мужчинам и женщинам снова и снова.

Однажды на вечеринке Палома Пикассо решила поговорить со мной с глазу на глаз.

«Андре, я не знаю, как сказать тебе об этом, но полагаю, ты должен быть в курсе. Клара Сен на каждом парижском углу называет тебя Кинг-Конгом».

Клара Сен, пиарщица Yves Saint Laurent, та самая, которую отодвинули в сторону, чтобы Лулу могла выйти замуж за Таде. На меня словно обрушилась лавина. Я чувствовал, что лицо заливает краска, и на секунду даже подумал, что сейчас расплачусь.

«Я думал, я всем нравлюсь», – ответил я. Я был молод и наивен. Я, как дурак, ношусь по Парижу, вообразив, что добился успеха, а эти рафинированные, элегантные люди мира моды сравнивают меня за моей спиной с обезьяной.

«В мире много лицемеров, – сказала Палома. Она взяла мою руку и поцеловала ее. – Ты любим».

Я поблагодарил ее и сделал все, что было в моей власти, чтобы слово «Кинг-Конг» навсегда стерлось из моей памяти. Сравнить чернокожего человека с обезьяной – это проявление самого худшего, наиболее распространенного вида расизма. Тут кроется попытка превратить нас в нелюдей, обесценить и намекнуть на то, что мы недостойны звания человека. Это самое тяжелое оскорбление.