Соль Вычегодская. Строгановы - Татьяна Александровна Богданович

Не один раз Марица Михайловна присылала за ней Феонию – пришла бы Анна Ефимовна к столу в столовую горницу. А Анна говорила ей:

– Скажи матушке: прошу-де не гневаться на меня, занедужила, видно, чего-то. Не в силу мне с горницы выйти.

Иван сперва думал: «Так только, в гневе сказала Анна, что из горницы не выйдет, – одумается и вновь станет выходить. Где такой в горнице усидеть? Да у ней ноги сами нехотя вынесут».

Но нет. Времени много прошло, а Анны все не видать и не видать. Зашел Иван в светлицу, спросил – наведывается аль нет молодая хозяйка?

Ключница сказала:

– И не запомним, когда бывала. Ране каждый день зайдет, а то и не единожды. А ноне с самого поста, никак с вербной седмицы, не заглядывала.

А на вербной неделе Иван как раз вернулся с Москвы. Иван Максимович пошел к матери.

– Что, – сказал он ей, – матушка, никто ноне к девкам в светлицы не заглянет? Аль то порядок? Хоть бы Анна заглядывала.

– Анна? Супротивница наша Анна, – сказала Марица Михайловна. Все норовит свекрови вперекор. К столу посылала звать, и то не идет. Вишь, занедужила-де.

– Занедужила? А что же с ней? Лежит?

– Какое лежит? От пяльцев, слышно, не отходит. Вишь, шить охота припала. То иглы в руки не брала, а то спины не разогнет. И нет, чтоб матери угодить. И тут норовит впоперек.

– А что ж впоперек?

– Да я, вишь, Ивану-юродивому пелену вышить ладила. Да не одолела, – глаза слабые стали. А она, нет чтоб помогу оказать, – надумала убиенье царевича Дмитрия шить.

Иван вздрогнул.

– Что? – спросил он, будто не дослышал.

– Царевича Дмитрия убиенье. Мне впоперек.

– Ты б поговорила ей, матушка. Надо ж кому и за домом смотреть. Тебе не в силу, я – вдовый.

– Ох, Ванюшка, и то все молвить тебе сбираюсь, да боязно. Не осерчал бы. Сколь годов вдовеешь ты. И сыночек один лишь у тебя. А сам, вишь, молодой, из себя пригожий. За тебя всякую боярышню отдадут. Оженился бы ты, сынок. Утешил бы мать-старуху. Вот и Фомушка намедни сказывал: «Один-от кот мяучит». Феона тотчас молвила: не иначе, как про Ивана Максимовича. Ты не серчай, Ванюшка.

– Пошто серчать, матушка, – сказал Иван, – то и мне на мысль вспадало. Может, и приду к тебе, благословенье спрошу.

– О! Ну, и обрадовал ты меня, сынок. Кто ж суженая-то? Скажи, не утай. Аль на Москве боярышню насмотрел, альбо княжую дочь?

– Ну, ну, матушка. Мне княжая дочь ни к чему. Мне хозяйка в дому надобна. Не гадай, все едино не угадаешь. Придет время, скажу.

Иван Максимович поклонился матери и пошел.

Иван, как вышел, так сразу забыл все материны речи. Давно он одно дело задумал, да все откладывал. А тут сразу как прорвало.

«Вишь, – подумал он, – нравная. Никто слова сказать не моги. Не по нраву, тотчас ежом ощетинится. Погоди, голубушка, и на тебя плетка найдется. Наживка-то хороша, лишь бы клюнула. А там уж с крючка не сорвется».

Пошел было к себе Иван, постоял, тряхнул головой и опять вышел в сени, а оттуда – в Максимовы горницы.

После смерти Максима Анна Ефимовна не захотела спать в своей опочивальне. Все горницы ее с Максимом были вряд одна за другой – опочивальня последняя. В первой, в чулане спала Фрося, а во второй у окна, вдоль лавки, рядом со столом Фрося поставила пяльцы. Вечером Фрося придвигала скамейку к другой лавке у задней стены, приносила из опочивальни перину и стелила хозяйке постель. Так Анна Ефимовна весь день и проводила в одной горнице. Только переходила от постели к столу, а от стола к пяльцам.

Иван Максимович еще ни разу со смерти Максима не бывал у нее в горницах. Он распахнул дверь, перешел первую горницу. Во второй у окна за пяльцами сидит Анна и глаз не поднимает от работы. А поодаль Мамка разбирает шелка.

Фрося первая увидала хозяина, вскочила, не знает, куда сунуться. Иван с досадой махнул ей рукой, а сам пошел прямо к Анне.

Анна взглянула на него и только губы сжала.

Он стал против нее и говорит:

– Надобно мне слово тебе сказать, Анна.

– Говори, коли надобно, – ответила Анна, – слушаю я.

Фроська, подь отсель, сказал Иван кормилице.

– Чего Фроську гонишь? Аль и тут не хозяйка уж я? – сказала Анна.

– Эх, Анна, зла ты больно. Один на один говорить с тобой надобно, то и отослал.

– Кажись, тайностей промеж нас никаких нету.

– Аль боишься так меня, Анна? – спросил Иван. Одна остаться не смеешь?

– Чего мне тебя бояться, – ответила Анна. – Подь, Фрося. Позову.

Фрося нехотя вышла.

Иван помолчал. Молчала и Анна.

– Что ж, Анна, аль уж так нелюб тебе? Как домой воротился, ты и с горницы не выходишь.

– А чего ж выходить-то? Чай, за мной дело не стоит. Тут хошь работа у меня. Шью вот.

– Ране ты будто шить не великая охотница была?

– Мало ли. Ране иные дела были. А ноне и на том спасибо. Все не ворон считать.

– Почто ворон считать? Дом у нас большой, Хозяйство, чай, не малое, – доглядеть бы надобно.

– Ну, и гляди.

– У меня промысел. В дому хозяйка голова.

– Ну, матушка пущай глядит. А то молодую хозяйку себе заведи. Не век гулять да бражничать.

– Вот к тому и речь веду, Анна, – сказал Иван. Попрек он мимо ушей пропустил. – Нельзя мне без хозяйки… Анница! Да глянь ты на меня! Чего не глядишь? Хошь хозяйкой моей быть? Анна вскочила с лавки, пяльцы оттолкнула и ногой топнула даже.

– Да ты что? Аль с ума сбрел? То изобидеть норовил, а то на, какое загнул. Да, может, ты и тут с издевкой?

– Полно ты, Анна. Какие издевки? Аль сама не видишь? Не жить мне без тебя, полонила вовсе. На Москву было поехал, гадал забуду. Да куда! Аль запамятовала, что тебе сказал, как на Пермь просилась?

– Чего сказал? С издевкой все. Богатыркой звал.

– Не то, – сказал: чего б мы с тобой наделали, кабы мне да краля такая. Запамятовала? С той поры, да не – ране, как увидал лишь, на сердце мне пала.

– Бог с тобой, Иван! Да я ж мужняя жена была.

– То и не говорил ничего. А ноне ты сама себе голова. Вот и пришел до тебя. Хошь хозяйкой быть? В те поры про хозяйство лишь одна и забота была. Ну, и хозяйствуй. Аль уж так нелюб тебе? Все об