Расскажи мне о море - Эльчин Сафарли

* * *

Родные давно умерли, остались только она, ветхий дом да инжирные деревья. Не заглядывает в завтра, время для нее не имеет будущего. Все тут, сейчас.

«Женщине с моим бесперспективным положением – слабым здоровьем и суровым возрастом – нет смысла думать о грядущем. В этой земной жизни я безбилетный пассажир, который с тревогой ждет, что его вот-вот прогонят. Я не уверена в том, что благополучно доберусь до конечной. Размышляю: ждать, пока мое присутствие обнаружат и непреклонный начальник поезда высадит на ближайшем полустанке? Или спрыгнуть на полном ходу?…

Не обращай внимания, Финик, это мысли отчаяния, которое живет в уголке сознания каждого, даже самого счастливого человека. Я прожила жизнь, как хотела. Я любила все, что делала, пусть и кто-то считал мои действия безрассудными. Эх, было время…»

Опираясь руками о колени, Наргиз встает из-за стола, наполняет банки свежим джемом. Сварила утром.

* * *

«Лучше всего инжирные деревья приживаются в абшеронской почве. Наши плоды не такие крупные, как израильские, но желтее, слаще. У них недолгая жизнь: утром сорвешь – к вечеру скисли. Поэтому спешу сварить джем».

Бабушка Бадрия срезает хвостики с инжира, режет четвертинками, закидывает в чугунную кастрюлю. Наргиз отмеряет стакан сахара. Перед тем как поставить кастрюлю на огонь, Бадрия достает из сундука мешочек специй (черный перец горошком, анисовые звездочки, палочки корицы) и закидывает в инжир со словами «бисмилляхи рахмани рахим»[25].

Наргиз подкладывает дров, чтобы усилилось пламя, – джем нужно довести до кипения и варить на среднем огне, не забывая помешивать. Как сироп загустеет, Бадрия снимет кастрюлю с огня, вынет специи. Остывший джем отобьет деревянной ступкой – для пущей нежности.

Вы когда-нибудь замечали, что город – как любимый человек? Он слышит тебя, заботится о тебе, делится с тобой, и ты отдаешь ему то, что у тебя есть, не задумываясь, больше или меньше. И с городом этим, как с любым человеком, у тебя отношения. Со взлетами, спадами и, случается, разочарованиями. Контрасты. Но какими бы они ни были, намного важнее то, что на глубине, под переменчивым течением моря. Там любовь.

* * *

На втором курсе университета, сдав последний экзамен сессии, мы с другом Бахрузом побежали на вокзал, сели на первый попавшийся поезд и оказались в Стамбуле. У нас было немного денег – скопленной стипендии хватало на недолгое путешествие-приключение, но никак не на переезд, даже временный.

Куда уезжать, когда там, на Абшероне, родители, брат, дедушки и бабушки, друзья, Пялянг, сутулые инжирные деревья и учеба в удовольствие. «Пока мы тут, на земле, строим планы, там, над облаками, смеются, готовя нам неожиданные события и случайные встречи», – говорила бабушка Сона.

Оказавшись на перроне вокзала Хайдарпаша, я прошел сквозь большие двери, прорезанные в старинных величественных стенах, спустился по лестницам и увидел Босфор. Влюбился. И остался.

С жестким планированием мало что получается, Вселенная располагает события по своему разумению, и все в результате оказывается к лучшему.

Первая встреча с Босфором подарила то, что хотел узнать. Красоту, мощь и бесконечность любви. Какими же ошибочными были мои представления! Любовь переворачивает все с ног на голову – долгосрочные прогнозы, защитные реакции, смутные отожествления. Смывает то, что мешает реке влиться в океан. Тебе ничего не остается, кроме как подчиниться, но это не обреченность. Наоборот, счастье – ты наконец проснулся, живешь по-настоящему.

Я полюбил город и его пролив. Не сравнивал это чувство с тем, что испытывал прежде. Даже если захочешь, сравнить не получится – другое пространство, другой этап.

Тогда, на берегу, я растерялся – Босфор не помещался в глазах. Его волны под выдохами ветра исходили пеной, чайки над ними тревожно хлопали крыльями. Беспокойство пролива передавалось и мне. «Босфор – как пустыня. Только из воды», – подумал я, прижавшись к фонарному столбу. Неподалеку возмущался Бахруз. «Эй, пошли отсюда! Смотри, какие волны, промокнем. Чертов пролив невзлюбил нас».

Волны подступали все ближе, агрессивно, словно проверяли на истинность чувств. Еще сильнее полюбил Босфор. За то, что он оказался не таким, каким я его представлял. Более глубоким, честным, не выдающим тайн первому встречному.

С той встречи прошло немало лет, а я до сих пор ощущаю первые брызги босфорских волн. Бахруз решил, что пролив меня отталкивал. На самом деле он исцелял, я понял это спустя время.

Я родился и вырос у моря – в шестистах восьмидесяти трех шагах от первой волны. Поэтому осмелюсь сказать, что разбираюсь в оттенках, силе, звучании воды так же, как кондитер-пахлавщик – в тонкости слоев османской пахлавы, раскатывая их до прозрачности тюля.

Босфор обладает силой залечивать раны, возвращать к жизни. Он мастер, искусно настраивающий расстроенный инструмент. Я встречался со многими морями, проливами, океанами. Они прекрасны, но по-другому. Не так, как друг Босфор.

Случались нелегкие дни на земле Стамбула, куда же без них. Я не раз в отчаянии покидал каменные стены, дороги, «не своих» людей, садился на паром, пересекающий Босфор, – и тут же начиналось волшебство.

Чайки, кричащие друг другу о значительном или, быть может, неважном, круговорот волн с бело-кучерявыми хохолками, приветственные гудки плывущих навстречу кораблей, стаканчик горячего чая на палубе, доносящийся с обоих берегов азан с напоминанием о вечном и подвесной мост на оранжевом горизонте.

Через пару минут путешествия нахмуренные брови выравниваются, дыхание успокаивается. Оглядываю Босфор, улыбаюсь. «Благодарю тебя, друг. Нам стоило бы многому у тебя поучиться…» Искусству бескорыстной любви, например.

Босфор не отвечает, лишь мощной волной подталкивает паром вперед.

Говорят, большие города не спят. Это не про Стамбул. Он погружается в сон, когда с наступлением ночи останавливаются вапуры, перевозящие по Босфору сотни людей из одной части города в другую.

Закрываются пристани, утихает скрежет железных колесиков деревянных трапов, на кораблях перестают заваривать чай и запекать тосты с сыром, на темной поверхности пролива изредка мелькают огоньки заблудших танкеров, возвращающихся в свои моря.

Босфор – дом Стамбула, затихающий к полуночи, чтобы с первым азаном нового дня распахнуть свои окна. Что бы ни происходило за пределами дома, пролив любит, бережет и защищает свой покой, без которого давно растерял бы себя в земном хаосе.

Внешне длина Босфора вполне измерима – тридцать километров, но душа его ширины не имеет. Веками напролет пролив дарит любовь, понимание, вдохновение тем, кто приходит к его берегам.