Эвис: Заговорщик - Василий Горъ

раньше, чем читать, пройти по нему бесшумно проблемы не составило. Ну, и взлететь по стволу, добраться до середины «моей» ветви и внимательно осмотреть свое родовое владение — тоже.

А и во дворе, и в доме было тихо. Слишком тихо даже для полуночи. Да и лампа горела всего одна. Причем не в кухне и не в предбаннике, где ее могла оставить Майра, а в большой гостиной. Вероятнее всего, на столе, сдвинутом к двери для обслуги. Определенная логика в таком ее расположении была, ведь теперь свет, падающий из окон, освещал калитку и кусок забора далеко в стороне от ворот. При этом караулка, будка Рыка и обе тяжелые створки оказались в густой тени.

А еще твари, проникшие в мой дом, засыпали свежим песком площадку перед калиткой. На мой взгляд, зря: да, так они, вероятнее всего, скрыли следы крови. Но, тем самым, сдуру сообщили о том, что продолжают находиться внутри — отсутствие натоптанной тропинки там, где я каждое утро пробегал по пять десятков раз, трудно было расценить иначе.

«Что ж, главное, чтобы вы не сбежали…» — мстительно подумал я, оглядывая заднюю стену родового особняка. Затем спустился на крышу бани, бесшумно пробежал по ее коньку и взметнулся к никогда не закрывающемуся окну своей детской спальни…

…В доме пахло не травами и чистотой, а подгнившей кожей, маслом для смазки кольчуг, мужским потом и кровью. На втором этаже, то ли в покоях родителей, то ли в кабинете отца, негромко поскрипывал пол, а со стороны большой гостиной изредка слышался тихий шепот. Зато на третьем посторонних не было. Поэтому я взял с подставки некогда любимую дайру[9], ослабил нижний колок и осторожно снял с нее самую тонкую струну. Затем нащупал на подставке для оружия деревянный тренировочный нож и засапожником вырезал из него рукояти для проволочной удавки…

Бесшумно передвигаться по дому я научился лет в пять. Ибо уже тогда до безумия хотел стать таким же великим бойцом, как отец. И, подогреваемый его рассказами о тренировках в школе Теней, старательно учился быть неслышимым и незримым. Папа объяснял, как правильно ходить по лестницам и деревянным полам, как прятаться за гобеленами, украшающими стены в некоторых спальнях, в каждой гостиной и в большом зале, придумывал игры, во время которых я мог проявить нарабатываемые навыки — говоря иными словами, всячески поддерживал любые мои начинания. А еще учил думать и запоминать. Важное, не очень важное и то, что на первый взгляд никогда не пригодится. В результате годам к восьми я точно знал, что дверь в мою спальню не скрипнет, если ее чуточку приподнять стопой. Что пробираться в дом через окно отцовского кабинета и окна покоев родителей бессмысленно, ибо они намеренно сделаны «поющими» и «заедают». Что наступать на гвозди лестницы, ведущей с первого этажа на второй, не стоит: ступени подадутся вниз на добрую пядь, и в стопу воткнутся остро заточенные штыри, обычно прячущиеся под «шляпками» из подкрашенного воска. Поэтому с третьего на второй этаж я спустился абсолютно бесшумно. И ни разу не задумался, куда ставить ногу. Да и по коридору пролетел приблизительно так же. К большой гостиной, чтобы через щель между дверью и косяком посмотреть, кто и чем там занимается. Ну, и подтвердить или опровергнуть свои догадки.

Подтвердил. Ибо там действительно терпеливо ждали. Вероятнее всего, именно меня — один из двух ожидающих стоял у окна и, не шевелясь, смотрел во двор в щелочку между тяжелой шторой и стеной. Стоял правильно — не спиной ко мне, а вполоборота, прижавшись плечом к гобелену и постоянно касаясь правой ладонью рукояти короткого меча. Второй нашелся на диване, стоящем под парадным портретом отца. Лениво поигрывая кинжалом, ни на миг не отводил взгляда от дверного проема. Что самое неприятное, и этот держался правильно. То есть, был готов при любой неожиданности оказаться на ногах и ударить. Или уйти в перекат, выводящий в атаку. А вот цвет их волос и стати[10] этой парочки заставили задуматься: ну нечего было делать в моем доме чистокровным хейзеррцам аж через три с лишним года после гибели матери и через два после того, как я взял жизнями за ее жизнь!

Ломать себе голову над этим вопросом я не стал, резонно рассудив, что смогу выяснить причину чуть позже у того, кого оставлю живым и вдумчиво допрошу. Поэтому, спокойно повернувшись спиной к большой гостиной, заскользил по «тихим» половицам в сторону папиного кабинета.

В шаге от двери остановился, так как услышал скрежет, знакомый с детства. И кровожадно усмехнулся — тот, кто искал сокровища в полой ножке кресла, терял время впустую: даже в лучшие времена папа хранил в ней всего по одному медному копью[11]. Дабы в случае успешного «проникновения с ограблением» я смог гордо купить себе леденец на «честно украденные» деньги.

Вор оказался обидчив — обнаружив, что в тайнике нет даже завалящего векселя или долговой расписки, грязно выругался. Само собой, тихим шепотом. Потом отставил в сторону кресло и продолжил обыск: приподнял диван и, вероятнее всего, заглянул под него, простучал все четыре его ножки и переместился к книжному шкафу, вероятнее всего, решив проверить, не храню ли я векселя между томами или их страницами.

Я их не хранил. Ни между томами, ни между страницами. Ибо векселей у меня никогда не было. Но сообщать твари, проникшей в мой дом, об этом прискорбном факте я не собирался. А вот воздать сторицей за вторжение и кровь близких планировал. Поэтому стоял за створкой двери и ждал, пока он доберется до фолиантов по тактике.

Лежащими в самом правом углу шкафа тремя тяжеленными томами я заинтересовался лет в семь. Приволок табурет, взобрался на него с ногами и не смог приподнять даже самый верхний. Года через два вес был взят. Но, поворачиваясь слева направо (а по-другому снять огромную книгу с полки не представлялось возможным, ибо за спиной находился отцовский стол, а слева — стена), не удержал равновесие, и чуть было не уронил тяжеленный фолиант на пол. За что был наказан. Потом я, конечно же, прочитал все три, от корки до корки и не один раз. Но все, что связано с процессом перемещения их на стол, знал, как собственное имя. Поэтому, услышав характерный треск половицы под левой ногой вора, тут же скользнул в кабинет, в три длинных шага перетек в правый дальний угол и, накинув струну на шею вцепившегося в книгу коротышки, отработанным движением рванул