Стоунхендж - Юрий Никитин

Калика поинтересовался:

— А как делишь на прекрасных дам и просто баб? Для меняэто такая загадка, что всю жизнь... а она долгая... не разберусь.

— Разве не видно? — удивился Томас.

Калика оглянулся на женщину. Она шла злая, брови сдвинутытак, что только не сыпятся искры. Но спину держала ровно, с силой бороздилаболотную воду. В ней чувствовалась жизненная сила и достоинство.

— Нет, — сказал он искренне.

Томас сказал с чувством превосходства и жалости:

— Сэр калика, это ж так очевидно! Даже не нуждается вобъяснениях.

Олег покачал головой. Для него нужны были объяснения.Очевидные вещи на проверку нередко оказываются далеко не очевидными. А чувстваподводили и более мудрых и осторожных.

— Ладно, — предложил Олег. — Сейчас не решим,жабы мешают. Отложим, на берегу придумаем.

— Похоже, — проговорил Томас задушенно, — мыуже идем по кругу...

Он едва успел закрыть рот от хлынувшей воды. Пока вытираллицо и отплевывался, в двух шагах из болота высунулся по плечи желтый, какмертвяк, человек. Голова была голая, как колено, уши торчали остро, а круглыеглаза смотрели не мигая.

— Допер, — сказал болотный человекудовлетворенно, — да не по первому... Что же мне с вами делать? Сразуутопить аль потешиться сперва?

Рыцарь, стоя по шею, безуспешно пытался достать меч. Олегсказал угрюмо:

— Дурень, мы ж тебе такой подарок тащили... Надо былона берегу выбросить.

Болотник оживился.

— Какой? Где? Что?

— Ковер-самолет. В другие болота к бабам летать будешь.

Болотник смотрел недоверчиво.

— Врешь?

— Пройди по нашему следу. Там спрятали, чтобы никто неспер. Еще и ногами в ил втоптали.

— Ну да, не сопрут, — встревожилсяболотник, — не знаешь ты наших! Где говоришь?

— Как выйти из болота?

— Да почитай уже вышел. Ты правильно шел, будто тут иродился. То я так, пошутил...

И болотник исчез под водой. Видно было, как мелькнуложелтое, словно под водой размазали молнию. Олег покачал головой.

Туман расступился, они выбрались, цепляясь за осоку, натвердь, а чуть дальше пошла земля совсем сухая. Трава росла сочная, налитаяболотной водой. Под ногами Томаса стебли с мокрым хрустом обламывались, вжикаламутная гнилая вода.

Олег отыскал подъем, пошел кустарник, встретились первыекорявые деревца. Томас со стоном упал на землю и остался лежать, разбросалруки. Женщина вышла медленно, словно вырастала из воды. Когда она попала в полезрения Томаса, у того перехватило дыхание.

Мокрое платье плотно облепило фигуру, У нее была крупная, новысокая и очень четко очерченная грудь. Вместо пояса ей сгодился бы браслетТомаса, но в бедрах она была хоть сейчас рожать без труда и мук, а длинные исильные ноги с умело вылепленными мускулами годились как для долгого и быстрогобега, так и для богопротивных языческих плясок.

— Афродита, — прохрипел он. — Толькопочему... Неужто море так обмелело?

Она перекинула волосы на грудь, отжала сильными руками. Взапястье руки были тонкими, но когда вода брызнула струями, Томас невольноподумал, что такая из ветки дерева выжмет сок с такой же легкостью.

— Э-э... Артемида...

— Заморился? Уже заговариваться начал.

— Нет, — огрызнулся Томас, — с чего бы?Сейчас насмотрюсь на облака и вскачь побегу.

Она кивнула:

— Только почистись. Водяных распугаешь.

Томас сам чувствовал, воняет от него гадостно. С проклятиямивоздел себя на колени. Больше сил не было, сбросил шлем, кое-как расстегнулдоспехи. Стыдясь своей белой, как у женщины, кожи, разделся почти донага,прополоскал доспехи и одежду. Темная вода сразу замутилась серым, любопытныерыбешки брезгливо прыснули прочь.

Когда он вошел в воду по колени, в зарослях кувшинок нечтодернулось, появилось зеленое пятно, белые цветы заколыхались, будто снизудергали за стебли. Вынырнула тупая жабья морда, уставилась на Томаса выпуклымиглазами. Томас торопливо стирал одежду, выполаскивал, слыша за спиной шагиженщины. Похоже, она рассматривала его критически, пофыркивала. Он злился, незная, что ей не так. Спина у него широкая, в буграх мышц, есть и шрамы,которыми мужчины хвастаются.

Жабе наконец надоело смотреть на полуголого мужика,взобралась на лист кувшинки. Тот, широкий как плот, прогнулся под ее весом,закачался. Жаба долго умащивалась, словно пес перед сном, укладывала белесоебрюхо то так, то эдак, наконец застыла, по-прежнему не сводя с рыцарянедвижимого взгляда.

Томасу надоело быть под пристальным взглядом мерзкой твари,смотрит, как будто что-то пакостное замышляет, как вдруг жаба проговориласкрипучим голосом:

— Исполать тебе, добрый молодец...

Томас от неожиданности выронил рубашку. Вода вроде стоячая,но ее начало относить от берега. Ругаясь последними словами, он догнал,пришлось залезть в топь по самые... и глубже, переспросил, уже вернувшись:

— Ты мне?

— А больше тут... бре-ке-ке... молодцев нету... Тыможешь поцеловать меня...

Томас отшатнулся.

— Тебя? Жабу?

— Я не жаба... бре-ке-ке... я лягушка...

Томас ощутил, как от злости надувается жила на шее.

— Ах ты, тварь!.. Да я не всякую девку в Иерусалимехватал!.. А уж целовать так и вовсе не приходилось!.. Чтоб тебя, жабамерзкая...

Жаба переступила с лапы на лапу. Лист кувшинки началугрожающе раскачиваться. На тупой морде проступило нечто вроде удивления.

— Я лягушка, не жаба... бре-ке-ке... не понимаешь... Ята самая лягушка...

— Что за та самая?

Жаба начала раскрывать рот, когда за Томасом послышалисьшаги. Сэр калика взглянул коротко, ничуть не удивился — он вообще ничему неудивлялся, как ревниво заметил Томас, — и спросил равнодушно:

— Тебе мало забот с одной?

Томас не понял, указал трясущимся от злости пальцем.

— Посмотри на ее гнусную рожу! Ты знаешь, что она мнесказала?

— Догадываюсь, — бросил калика и оглянулся. —Яра! Поди-ка сюда, детка.

Пришлепали быстрые босые ноги. Томас удивился злой решимостина лице женщины. Впервые видел ее такой рассерженной. На бегу подхватилаувесистый сук, швырнула умело и метко.

Сук просвистел над головой Томаса, ударил жабу по голове стакой силой, что едва не сбросил с листа. Тот закачался, как в бурю, мелькнулирастопыренные лапы и белое брюхо. Брызги долетели до рыцаря.