Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен

Незадолго до этого, в августе, мне был предложен пост представителя в Гааге, но потом, ввиду серьезности создавшегося положения, меня попросили остаться в Софии, пока кризис не разрешится. Я согласился на это предложение с тем большей готовностью, что оно сопровождалось заверениями, что если я его приму, то ничего не потеряю в финансовом плане. Естественно, я расценил эти слова как обещание, что я буду получать такое же жалованье, как в Гааге, что было на 2000 фунтов больше, чем в Софии. Но когда после восьми месяцев непрерывной напряженной работы с канцелярией, состоящей из одного-единственного вице-консула, которому по собственной инициативе помогали моя жена и дочь, я потребовал выполнения этого обязательства, мне ответили вежливым non possumus (не в состоянии – лат.).

Переговоры, последовавшие за объявлением независимости, сосредоточились на двух вопросах: о Восточной железной дороге и о дани, которую выплачивала Восточная Румелия. Мир был сохранен лишь благодаря энергичному вмешательству Великобритании, Германии и России, поскольку страны Тройственного союза мало что сделали, чтобы предотвратить разрыв. Большинство болгар крайне негативно относились к тому, чтобы платить за независимость в твердой валюте, и, хотя князь Фердинанд в телеграмме президенту Французской республики признал право Турции на компенсацию, его правительство заявило, что он как конституционный монарх не имел право делать такие заявления без предварительной консультации с ним. Великобритании, так же как и России, не понравилось, что декларация независимости была провозглашена в тайном сговоре с Австрией. Особое негодование России было связано с тем, что она расценила как измену со стороны князя Фердинанда: его стараниями главная роль в событии, которое должно было стать fête de famille Slave (праздник в семье славянских народов – фр.), досталась Австрии. Общественное мнение Великобритании горячо поддерживало младотурок, и британская пресса не только открыто демонстрировала симпатии к обиженной стороне, но и громко возмущалась поведением Болгарии. Лично я, тем не менее, был на стороне последней и все время, пока длился этот кризис, был ее адвокатом перед британским правительством, так как младотурки, с чьими представителями я познакомился в Софии, не внушали мне ни симпатии, ни доверия. Мой российский коллега, господин Сементовский придерживался той же линии, и, поскольку Россия боялась, что ее место могут отдать Австрии, она в конце концов заняла полностью проболгарскую позицию, которая не совсем совпадала с мнением британского правительства относительно нерушимости договоров.

С самого начала Болгария заявила, что не может заплатить за железную дорогу больше 82 миллионов франков и что она не будет платить дань за Восточную Румелию за период, прошедший после объявления независимости. Она знала, чего хочет, и была твердо намерена добиться своего. Как я объяснил положение в министерстве иностранных дел, ей некуда отступать, и она не подпишет пустой чек, чтобы державы потом его заполнили. Два раза, в январе и апреле 1909 года, Болгария готова была вступить в войну с Турцией, так как, на ее взгляд, переговоры шли слишком медленно, и в конце концов добилась своего. Состоявшееся 19 апреля 1909 года подписание турецко-болгарского протокола о признании независимости стало возможным, в значительной степени, благодаря давлению, оказанному британским правительством на Порту. Россия, естественно, хотела первой из всех держав признать новый статус Болгарии, и 21 апреля император Николай II прислал князю Фердинанду телеграмму, в которой поздравил его страну с обретением независимости. Двумя днями позже французский представитель и я передали болгарскому правительству официальное признание наших стран, а 27-го числа нашему примеру последовали представители Австрии, Германии и Италии.

Все эти несколько месяцев, пока длился кризис, я должен был воздерживаться от официальных контактов с князем Фердинандом, и неофициальное общение между нами проходило через главу его кабинета. Как непризнанный государь, он стал еще более чувствителен к любым проявлениям непочтительности в свой адрес, и, хотя у него не было причин жаловаться на недостаточно уважительное отношение с моей стороны, однажды он прислал ко мне главу кабинета, чтобы обратить мое внимание на насмешливый комментарий, которым одна английская газета сопроводила изображение его триумфального въезда в Софию после провозглашения независимости. Князь, плохо державшийся в седле, не смог прибыть к назначенному времени, и, когда прошел уже почти час, а он так и не появился, какой-то остряк заметил: «Наверное, его величество приятно проводит время в компании своего коня». По какой-то известной лишь ему одному причине князь Фердинанд заподозрил, что автором разгневавшей его заметки была моя дочь, и, хотя я с негодованием это отрицал, он снял свои обвинения лишь тогда, когда вскоре после этого выяснилось, что настоящим виновником был один очень известный журналист. После того как британское правительство признало его царем, между нами установились самые сердечные отношения, и на обеде, который он нам дал накануне нашего отъезда в Гаагу, он почти с нежностью пожелал нам доброго пути.

Я уже обращал внимание публики на некоторые стороны характера князя Фердинанда и неоднозначные поступки, которые он совершал на разных этапах своего жизненного пути, но прежде чем окончательно оставить эту тему, я хотел бы подытожить свои впечатления от этого человека.

То, как он расстался со Стамболовым и как он впоследствии обращался с впавшим в немилость министром; обман доверия семьи своей жены в вопросе вероисповедания наследника престола; жалкое пресмыкательство перед Россией после обращения княжича Бориса – все это открывает нам человека, движимого огромными личными амбициями и нимало не беспокоящегося по поводу таких мелочей, как способы их удовлетворения. Но беспристрастный критик, оглядывая первые двадцать два года его правления (я сейчас не обсуждаю события, произошедшие после моего отъезда из Софии), примет во внимание исключительные трудности, с которыми он столкнулся, и признает за ним определенные заслуги. Когда молодым лейтенантом австрийской армии он, несмотря на риск, решился принять болгарскую корону, многие сочли его авантюристом, обреченным на неудачу. Но князь Бисмарк оказался прав, когда заметил: «Der Coburger wird sich doch ducrchfressen» («Кобургский все преодолеет» – нем.). Не признававшийся державами в течение первых восьми лет его правления, он был, по его собственному выражению, «парией Европы», и от него потребовалась немалая твердость характера, чтобы противостоять не только открытой враждебности России, но и ее еще более опасным тайным махинациям, а также частым заговорам с целью его убить. В эти трудные годы он проявил таланты и способности, которых до этого никто в нем не видел, и против всех ожиданий показал себя успешным правителем довольно неспокойного балканского государства. Благодаря его сдерживающему влиянию княжество не вступило в войну с Турцией, и во многом благодаря его инициативе и предусмотрительности Болгария так быстро продвигалась по пути прогресса. «Je remplis ma mission philanthropique» («Я исполняю филантропическую миссию» – фр.), – однажды сказал мне князь Фердинанд, и, если бы он заменил «филантропическую» на «цивилизаторскую», он был бы недалек от истины.