Ирландские чудные сказания - Джеймс Стивенс

по плечу, и в тот же миг затрепетала Тирен, задрожала и закружилась внутрь и вниз — и приняла облик гончей.

Печально было смотреть на эту прекрасную стройную собаку, дрожавшую, ошеломленную; печально видеть милые очи, что глядели жалко — в ужасе и изумлении. Но Охт Дялв не опечалилась. Заплела она цепь на шее гончей, и двинулись обе на запад, к дому Фергуса Фюнлиа, о ком шла молва, что с собаками хуже его не обращается никто в целом свете. Из-за этой молвы и вела Охт Дялв к нему гончую. Не искала она той собаке доброго дома — хотела найти ей худший, какой только есть, и думала, что Фергус отомстит за нее, за ее ярость и ревность, какие питала она к Тирен.

Глава третья

Шли они, и Охт Дялв измывалась от злости над собакой, трясла и дергала цепь. Не раз и не два выла гончая в пути, не раз и не два тихонько скулила.

— Ах ты разлучница! Ах ты воровка чужих возлюбленных! — яростно говорила Охт Дялв. — Каково будет полюбовнику твоему, увидь он тебя сейчас? Ну и лицо на нем станет, увидь он твои вострые уши, морду твою долгую, дрожкие тощие ноги твои, длинный серый хвост. Не будет любить тебя больше, паршивка! Ты слыхала про Фергуса Фюнлиа, — продолжала она, — про человека, что не переносит собак?

Тирен, конечно же, знала о Фергусе.

— К Фергусу отведу тебя, — вскричала Охт Дялв. — Он тебя забросает камнями. Не кидали в тебя камней. Ах, паршивка! Не знаешь, как это, когда камень цепляет ухо с крученым свистом, не знаешь, как остро и тяжко он ударяет в тощую ногу. Воровка! Смертная! Паршивка! Никогда тебя не пороли, но теперь-то высекут. Услышишь песню плети, когда изовьется она вперед, куснет внутрь да свернется обратно. Будешь выкапывать по ночам старые кости тайком и грызть их с голоду. Будешь выть и скулить на луну, содрогаться от холода и никогда уж не уведешь у другой возлюбленного.

Вот такими словами и таким голосом говорила она с Тирен, пока шли они дальше, и гончая дрожала, сжималась и скулила жалостливо, отчаянно.

Явились они к твердыне Фергуса Фюнлиа, и Охт Дялв потребовала приема.

— Оставь собаку снаружи, — сказал слуга.

— Не оставлю, — ответила посланница-самозванка.

— Войти можешь только без пса — или стой снаружи с собакой, — ответил насупленный страж.

— Ручаюсь, — восклицала Охт Дялв, — в том, что войду я с собакой, или хозяину твоему предстоит отвечать Фюну.

При имени Фюна слуга чуть не упал, где стоял. Помчался к хозяину, и сам Фергус вышел к великим вратам твердыни.

— Верой моей клянусь, — вскричал он в изумлении, — это пес.

— Пес и есть, — пробурчал угрюмый слуга.

— Поди прочь, — сказал Фергус Охт Дялв, — а когда прикончишь собаку, вернись — и я тебя награжу.

— Жизни тебе и здоровья, мой добрый владыка, от Фюна, сына Кула, сына Башкне, — сказала она Фергусу.

— Жизни и здоровья Фюну, — ответил он. — Зайди в дом и доложи свое сообщение, но собаку оставь снаружи, ибо не выношу я собак.

— Собака пойдет со мной, — сказала посланница.

— Как так? — сердито воскликнул Фергус.

— Фюн посылает тебе эту гончую, чтоб ты о ней пекся, пока он за ней не явится, — сообщила посланница.

— Удивительно это, — пробурчал Фергус, — ибо Фюн осведомлен, что нет на свете того, кто не любит собак сильнее, чем я.

— Как бы то ни было, владыка, я передала послание Фюна, и у ног моих пес. Примешь или откажешь?

— В этом одном я и мог бы отказать Фюну, — молвил Фергус, — но ни в чем не могу отказать я ему, давай сюда пса.

Охт Дялв вручила Фергусу цепь.

— Ах ты дрянная собака! — сказала она.

И с тем удалилась, довольная местью, и возвратилась в родной сид.

Глава четвертая

Назавтра Фергус призвал слугу.

— Перестала ль собака дрожать? — спросил он.

— Нет, повелитель, — отозвался слуга.

— Приведи сюда тварь, — сказал хозяин, — ибо пусть кто угодно сидит недовольный, но Фюн должен быть доволен.

Привели собаку, и он осмотрел ее желчными, злыми глазами.

— Дрожит и впрямь, — сказал он.

— И впрямь дрожит, — подтвердил слуга.

— Как лечат от дрожи? — спросил хозяин, ибо считал, что, если у зверя отнимутся ноги, Фюн доволен не будет.

— Есть один способ, — с сомнением произнес слуга.

— Если есть — излагай! — сердито вскричал хозяин.

— Возьмите тварь на руки, обнимите да поцелуйте, и перестанет дрожать. — Такой был ответ.

— В смысле?.. — загрохотал хозяин и потянулся к дубинке.

— Так я слышал, — смиренно молвил слуга.

— Возьми ее на руки, — велел Фергус, — обнимай и целуй ее, и коли замечу я хоть малую дрожь у собаки, прошибу тебе голову.

Слуга склонился к гончей, но та цапнула его за руку, а заодно чуть не откусила нос.

— Я этой собаке не нравлюсь, — сказал слуга.

— Мне тоже, — взревел Фергус, — убирайся с глаз моих.

Слуга ушел, и Фергус остался один на один с гончей, но несчастный зверь так напугался, что принялся трепетать в десять раз пуще прежнего.

— У нее ноги отнимутся, — сказал Фергус. — Фюн обвинит меня, — воскликнул он в отчаянии.

Направился к псине.

— Если откусишь мне нос или хоть кончиком зуба притронешься к моему пальцу!.. — пригрозил он.

Подобрал собаку, но та не кусалась — только дрожала. Фергус осторожно подержал ее на руках, миг-другой.

— Уж коли надо ее обнимать, — сказал он, — буду ее обнимать. Ради Фюна я б сделал и больше.

Прижал, приголубил зверя на груди, принялся расхаживать туда и сюда по залу. Собачий нос устроился у него под подбородком, Фергус прилежно пса обнимал — одно объятие на пять шагов, и собака высунула язык и робко лизнула его в подбородок.

— Перестань, — возопил Фергус, — брось навсегда. — Весь покраснел и злобно зыркнул себе под нос. Нежный карий глаз глянул снизу, робкий язык еще раз коснулся его подбородка.

— Если надо ее целовать, — сумрачно проговорил Фергус, — поцелую: ради Фюна я б сделал и больше, — простонал он.

Склонил голову, зажмурился и подтянул песью пасть к губам. И тут собака завозилась у него на руках, тихонько затявкала, лизнула там-сям, и Фергус едва сумел ее удержать. Поставил собаку на пол.

— Нисколько теперь не дрожит, — сказал он.

Что правда, то правда.

Куда б ни шел он, собака бежала за ним, слегка наскакивала на него, чуть-чуть трогала лапой и глаз не сводила с него, смотрела так пылко и умно, что Фергус поражался.

— Я этой собаке нравлюсь, — удивленно бормотал он.

— Руку свою даю, —