Медуза - Джесси Бёртон

ты дала Посейдону обещание, и то, что случилось в храме с твоего позволения, девочка…

– Дала ему обещание? С ее позволения? – Эвриала теперь кричала. – Думаешь, она устроила в твоем храме ужин при свечах и выслала этой скотине личное приглашение? Кроме того, любое обещание, вырванное у человека подобным образом, можно нарушить, и ты знаешь об этом, Афина. Посейдон запугал ее, причинил боль, а теперь пытается опорочить ее. Все, что сделала Медуза, – произнесла несколько слов от отчаяния. Она просила твоей помощи, Афина. Ты обещала, что защитишь ее. Так что спрашивай с Посейдона, не с нее. Или, клянусь Зевсом, я…

– Что? Что ты сделаешь? – Афина засмеялась, отчего Эвриала нахмурилась.

Мы знали, почему Афина смеялась. Она была одной из самых могущественных богинь в мире, угрозы Эвриалы ее не пугали.

И снова я потеряла дар речи из-за людей, которые обсуждали меня. Пока бушевал спор между Афиной и моими сестрами, я заглянула в глубь своей души. Сделала ли я что-то, чтобы спровоцировать его в лодке или храме? Конечно же, нет. Мне ненавистно, что подобные события заставляют чувствовать себя менее уверенной. Было страшно слушать, как богиня заблуждается, но я не осмелилась спорить с ней: боялась того, что Афина могла со мной сделать.

– Афина, на самом деле мы говорим не о твоем храме, не так ли? – вмешалась Стено. – Тебе плевать на эти кирпичики.

– Речь идет о приличиях и порядочности, об уважении, – ответила богиня.

– Но не о счастье Медузы или о ее праве не бояться за свое тело? Нет. Правда в том, Афина, что ты ревнуешь.

– Ревную? – завопила Афина так громко, что это могло показаться смешным, если бы подобное исходило от кого-то другого, но не от нее.

Глаза богини сузились, ее лицо светилось от глубокой внутренней ярости. Я попросила сестер заткнуться, но Афина снова указала на меня.

– Ревную из-за нее?

– Для меня это ясно как белый день, – сказала Стено. – Медуза красивее тебя…

– Ой, пожалуйста…

– …и ты не можешь этого вынести.

Стено не следовало этого говорить. Она должна была промолчать. Правда в том, что слова могут ранить куда глубже, чем удар мечом. Так оно и оказалось.

Когда Афина услышала эти слова, свечение на ее лице стало холодным. Ее кожа побелела. Она смотрела на меня леденящим душу взглядом – взглядом, которого я не видела ни у бога, ни у смертного ни до, ни после. На затылке начали расти волосы. Я знала: со мной сейчас произойдет что-то плохое.

Возможно ли это? Возможно ли, что даже богинь ранят комментарии подобного рода? По-видимому, ранят. Судя по всему, богини такие же, как мы с вами.

Взгляд Афины обжег мою кожу, ее ярость накрыла меня, как саван. Когда ее сила пронзила меня, то размах гнева богини затмил луну на Краю ночи и лунный свет моей собственной души. Это были последние мгновения наших жизней, когда мы с сестрами могли называть себя нормальными.

Здесь я прекратила воспоминания, потому что моя история прервалась: на берегу остался гнить скелет кита. Как мне объяснить Персею, что произошло со мной во время последней встречи с Афиной? Как я могла объяснить змей на моей голове и сказать ему, что я девушка, которая еще и горгона? Я потрясла головой, и мои змеи зашевелились. Эхо и Каллисто распутались, зашевелились в воздухе. Я поняла странную вещь: я постоянно жаловалась на них, обижалась, когда появился Персей, подумала, что они огромная помеха; но я знала, что буду по ним скучать, если их заберут. Теперь они стали частью меня, пути назад не было. Долгое время после того как Афина преобразила меня, я надеялась, что Эхо, Каллиста, Дафна, Артемида и другие змеи – временная прихоть богини, я смогу вернуться к своему прежнему виду. Но этого не произошло. Ничто, о чем я могу просить или что я могу обещать, не вернет меня к прежнему образу.

Аргентус лениво рявкнул на пролетающую муху. «А ты хочешь вернуться туда? – спрашивала я себя. – Несмотря ни на что?»

Да, я соскучилась по звездному свету на Краю ночи, но меня ждали незаслуженно опороченная честь, неприятие моей красоты и кучка соседей, не желавших изменить свое мнение обо мне. По крайней мере, здесь у меня есть свобода передвижения, я могу быть собой без тычков и понуканий, без комментариев со стороны знакомых и незнакомых людей.

Эвриала была права: на этом острове я могла дышать. Здесь мы жили как хотели. Никто не называл меня чудовищем, никто не нападал на меня за то, что я слишком хорошенькая. Я полюбила скалы, меняющие цвет в зависимости от движения солнца: бледно-оранжевые, почти алые, цвета киновари. Да, они были острыми, но их бока – гладкими. Мне нравилось лежать на них и наблюдать за меняющимися оттенками.

Я сказала Персею, что прячусь, но это не совсем так. Возможно, я просто нашла свое место. Может, я не осознавала этого раньше, но теперь обрела своего рода покой. А Персей признался, что любит меня. Может, некоторые невозможности не были такими уж невозможными.

Глава 10

В ту ночь мне снилась другая женщина. На этот раз по коридорам моего разума бродила Дриана или девушка, которую я считала Дрианой, потому что я никогда не спрашивала Персея, как она выглядит. Одетая как невеста, она стояла совершенно одна на краю обрыва, держа букет тимьяна и щупальца осьминога. Ее темные волосы, такие же темные, как когда-то были мои, аккуратно обрамляли голову. Она ходила взад-вперед, кого-то ожидая. Внезапный порыв ветра сорвал с нее вуаль, превратив ее в корабельный парус, который был прикреплен к лодке, уходившей далеко за горизонт.

Мысленным взором я следила за лодкой, а когда обернулась к берегу, Дриана с букетом уже исчезла.

Я проснулась и увидела Стено, сидевшую у входа в нашу пещеру. Она скрестила ноги и выпрямила спину, ее наполовину расправленные крылья колыхались на ветру. Если Эвриала была исполнителем в этом дуэте, то Стено – мыслителем. Сомневаюсь, что вы увидите в Серифосе такой силуэт на фоне солнечного света! Она была столь неподвижна, что я могла бы принять ее за статую.

Стено любила меня и защищала со дня моего рождения с нежностью, которая не уступала свирепости Эвриалы. Эвриала была сильной и гордой, но я всегда чувствовала, что Стено лучше понимала мой страх перестать быть собой. И я осознавала: мои слова, произнесенные сестрам в гневе, что они не знают, что такое любовь,