Секрет опричника; Преступление в слободе - Борис Сударушкин

– Буквально за несколько дней до защиты докторской диссертации ее основные положения, составляющие суть работы Окладина, были опубликованы в одном зарубежном журнале, выходящем на русском языке, – переломив себя, сказал Ниткин.

Я ожидал чего угодно, только не этого, да и Пташников не мог скрыть изумления:

– Как диссертация Окладина могла очутиться за границей? Кто ее выкрал у Михаила Николаевича?

– Трудно сказать, фамилия под статьей стояла никому не известная. Или псевдоним.

– Возможно, Михаил Николаевич догадывается, кто это сделал? – полувопросительно произнес Марк, а я, взглянув не него, еще раз удивился, с каким повышенным вниманием он отнесся к сообщению Ниткина.

– Его об этом уже спрашивали, но он молчит, – объяснил Ниткин. – Хотя авторство Михаила Николаевича никто не ставит под сомнение, от защиты диссертации он отказался.

– Но почему? – воскликнул Пташников. – Если Окладин знает имя мошенника, он мог прямо на защите публично разоблачить его.

– Вот этого я и сам не могу понять, – вздохнул Ниткин. – Может, из элементарной щепетильности, не захотелось грязи касаться?

Это объяснение прозвучало неубедительно, но свое мнение я оставил при себе. Хотел спросить Ниткина, откуда вся эта история с диссертацией Окладина известна ему, но он опередил меня:

– Я Михаила Николаевича давно знаю, а месяц назад он ехал в дом отдыха, остановился в Александрове и зашел в наш музей. Вот тогда я и узнал от него эту историю.

– Видимо, его интересовал какой-то конкретный вопрос, на который он мог получить ответ только у вас в музее?

Прежде чем мне ответить, Ниткин помолчал и неуверенно произнес:

– Точно не могу сказать. Сначала он поработал в нашем музейном архиве, потом вместе со мной осмотрел строения, возведенные в Александровском кремле еще до Ивана Грозного. Помню, мы с ним заспорили, но тогда он тоже на электричку заторопился.

«Наверное, выяснил, что ему требовалось узнать, потому и ушел», – подумалось мне. Но что именно интересовало его здесь? Не связан ли первый приезд Окладина сюда с тем, что произошло сегодня ночью?

Оказалось, что мои подозрения, о которых я никому не говорил, разделяет Пташников:

– Странно, почему Михаил Николаевич ни слова не сказал нам, что был здесь совсем недавно?

Я пожал плечами и опять поймал на себе взгляд Марка, и на этот раз вступившегося за Окладина:

– Просто забыл. Что тут может быть странного?

Было видно, что это объяснение не удовлетворило Пташникова, да и мне оно показалось слишком простым и наивным. Конечно, забыть остановку в Александрове Окладин не мог, тем более когда опять был вынужден задержаться здесь. И он обязательно обмолвился бы об этой остановке, если бы у него не было серьезного повода скрыть от нас с краеведом свое недавнее пребывание здесь.

И тут мне в голову пришла мысль, которая буквально обожгла меня. Я спросил Ниткина, какими именно строениями на территории кремля интересовался Окладин, – спросил, почти уверенный, что он назовет церковь, где хранились Царские врата из Новгорода.

Однако ответ Ниткина не подтвердил моих подозрений:

– Пожалуй, в первую очередь – Троицким собором.

– Что-то я не заметил сегодня, чтобы Михаил Николаевич проявил к этому собору особое любопытство, – буркнул под нос Пташников.

Я подумал о том же, но Ниткин сделал вид, будто не расслышал замечания краеведа:

– Троицкий собор на протяжении нескольких столетий был главным храмом Александровского кремля – в нем хранились старинные книги в богатых окладах, драгоценная церковная утварь, самые почитаемые иконы. Есть предположение, что в подклете собора захоронены дочери Ивана Грозного от Марии Темрюковны Черкасской. В этом же соборе Грозный венчался с Марфой Собакиной, которая вскоре умерла при странных обстоятельствах, потом – с Марией Нагой, последней из многочисленных жен Грозного. Можно сказать, что со смертью в Угличе ее сына Дмитрия на Руси началось Смутное время.

– Гибель здесь, в Александровой слободе, царевича Ивана – вот что стало причиной Смуты! – возразил Ниткину Пташников. – Ни слабохарактерный Федор, ни эпилептик Дмитрий не могли быть полноценными наследниками русского престола. Убив царевича Ивана, Грозный подписал смертный приговор своей династии.

Ниткин в сомнении покачал головой. И только тут я подумал, что рядом со мной сидит человек, всю жизнь проживший на том самом месте, где произошло это загадочное преступление, о котором зашла речь в пригородной электричке.

Воспользовавшись паузой в разговоре, я спросил Ниткина, что он думает о причинах этого убийства.

– Слишком мало сохранилось свидетельств, которые позволили бы сделать окончательный вывод, что случилось в тот злополучный день.

– Окладин убеждал нас, что объяснение характера и поступков Ивана Грозного надо искать в его душевной болезни, – не отставал я от Ниткина. – Вы согласны с этим утверждением?

– Ставить диагноз – дело медиков, а я к медицине никакого отношения не имею. Как, впрочем, и Михаил Николаевич.

Тогда я вспомнил утверждение нашего странного попутчика:

– А как вы смотрите на версию, что царевич Иван погиб в результате заговора?

Ниткин опять уклонился от прямого ответа:

– Здесь, в Александровой слободе, в то время все было возможно, даже заговор. Но определенно сказать нельзя. Вероятно, убийство царевича Ивана так и останется одной из неразгаданных тайн русской истории.

Я не мог смириться с этим бесстрастным выводом.

– Тебе по-прежнему не дают покоя лавры Шерлока Холмса? – вполголоса спросил меня Марк, догадавшись, о чем я подумал.

Это был запрещенный прием, удар ниже пояса – Марк помнил, как в школе я зачитывался приключениями знаменитого английского сыщика, как однажды в сочинении даже назвал его своим любимым героем, чем вызвал праведный гнев учительницы литературы.

Чтобы не вызвать новых насмешек Марка, я вынужден был прекратить «допрос» Ниткина, однако загадка убийства здесь, в Александровой слободе, царевича Ивана продолжала меня интересовать. Кто же все-таки прав? Чернобородый, объяснявший смерть царевича следствием раскрытого заговора? Ниткин, считающий, что подлинные причины этого преступления невозможно раскрыть? Пташников, который допускал возможность заговора, или, наконец, Окладин, твердо уверенный в том, что всему виной душевное заболевание Грозного?

Я еще раз пожалел, что среди нас нет Окладина – столкновение разных мнений и могло бы высечь искру, которая осветила бы темную тайну убийства царевича Ивана.

В это самое время Окладина вспомнил и краевед, который спросил Ниткина, что же конкретно заинтересовало историка в Троицком соборе.

– У Михаила Николаевича вызвало сомнение утверждение одного из современных историков, что Троицкий собор возведен еще в пятнадцатом веке, при Юрии Звенигородском – сыне Дмитрия Донского, что он построен вскоре после знаменитого Троицкого собора в Троице-Сергиевом монастыре теми же мастерами или, по крайней мере, по велению того же заказчика. Михаил Николаевич считает такую датировку несостоятельной, поскольку вся архитектура нашего собора и его декоративные элементы, по его мнению, свидетельствуют, что он был возведен после завершения строительства кремлевских соборов в Москве. Он твердо считает, что сооружение нашего собора было закончено в декабре 1513 года.