Болото - Марьяна Романова

* * *

И Рада, и Максим, и даже Яна проснулись на рассвете, чего с ними почти никогда не случалось, у всех троих была как будто вата в голове, но и вместе с тем – нервная взвинченность. В Максиме за ночь проснулся пораженец, он даже словно постарел, а в Раде – наоборот, воин. Она готова была проявить твердость и защищать своих.

Как ни странно, ночная гостья уже не только успела встать, но и самовольно устроила в сенях уборку. С одной стороны, трогательный жест, благодарность за ночлег, с другой – наглое вторжение на чужую территорию. Она аккуратно сложила одеяла, принесла из сарая ведро и тряпки, вымыла окно так, что теперь казалось – в нем вовсе нет стекла, полы помыла. Как будто бы пыталась показать – вот, я хорошая, я полезная, я пригожусь, оставьте меня себе.

– Идемте завтракать, – коротко бросила Рада.

Лариса была единственной, кто ел с аппетитом. Она с удивлением рассматривала продукты, которые Рада положила на стол. Как будто бы никогда не видела обычную колбасу, йогурты с донной прослойкой переслащенного варенья, детские печенья в виде медведиков.

– Мы такое не едим, – объяснила она, перехватив неприязненный взгляд Яны, которой казалось, что гостья переигрывает в своем желании произвести впечатление наивной. – У нас все просто… Яйца, летом – щавель и крапива свежие, каши… Пироги правда иногда бывают, но очень редко… Наш наставник, Яков, считает, что человек должен быть телу своему хозяином, и первое поле битвы – это еда.

– Это очень интересно, – с раздражением сказала Рада и замолчала под уничтожающим взглядом мужа. – Но вы собирались нам все рассказать.

Лариса послушно кивнула.

– Вы сбежали из лесного поселка, так?

– Да… Меня три дня на привязи держали, не кормили даже.

– Так вас туда насильно затащили?

– Нет, – девушка улыбнулась, и Рада отметила сахарную белизну зубов, которая в городе встречается только у тех, кому не жаль денег на новые стоматологические технологии. – Я там с детства живу. Двенадцать лет мне было, когда меня привели… Мама привела.

– Почему же вас тогда держали на привязи?

– Вам трудно это понять… – Лариса явно нервничала, она больше не обращала внимание на еду, к которой сперва отнеслась с вожделением лишенца. – У нас закрытый мир… Я-то еще одной ногой тут… И то потому что мама моя была много лет с Наставником, Яковом… У него-то самого в избе даже телевизор есть, вот и мы смотрели иногда. А другим это запрещено… То есть, никто силой в поселке не держит. И попасть к нам на поселение трудно очень – Яков никогда никого не ищет, люди сами находят нас. Сейчас это, вроде бы, модно. В городе это эко-поселением зовут. Когда люди живут с природой наедине, сами себе пищу растят, не покупают почти ничего… К нам очень многие просятся, Яков почти никому не разрешает… Потом почти все, кто остался, жалеют. А потом привыкают, и нет уже пути назад.

– Почему же они не уходят? Всех что ли веревками привязывают? – подняла бровь Рада.

Лариса потерла фиолетовые следы от веревок на своих запястьях. Она изо всех сил старалась понравиться строгой морщинистой женщине, сидевшей перед ней и играющей в вежливость.

– От нас только один путь – в тюрьму на веки вечные, – наконец тихо сказала она. – И знаете, администрация района в курсе ведь. Я не знаю, какие у них с Яковом нашим отношения, но на все закрывают глаза… Я поэтому и не хочу полицию… Приедут, а потом скажут – дела семейные, разбирайтесь сами. По документам я, вроде, дочь ему. Когда с матерью сошелся двенадцать лет назад, меня удочерил. Я была единственным ребенком в поселении. Всегда… Сначала, помню, мне там жутко было… Сами слышали, поди, как лес наш воет по ночам. Потом привыкла. Если бы не телевизор, считала бы нас нормальными, а о других – и не знала совсем. Меня-то к телевизору не пускали, я тайком… А матери можно было – но она в Якова как кошка влюбилась, все равно не делась бы никуда. И мне сперва неплохо жилось там… Меня ничего делать не заставляли. Все осторожно так относились… Яков лично меня учил – математике, астрономии. Не по школьным учебникам, сам. Он сразу сказал, что школьные учебники созданы для того, чтобы мозг размягчить. «Приготовить его к жизни в матрице», – так он говорил. Всех, кто не в нашем поселении жил, он называл зомби. Хотя на самом деле настоящие зомби живут за нашим забором. На меня вы не смотрите – я и книг много прочла, у Якова библиотека большая, на семь замков запертая. И мир видела – через экран, но все-таки. А у нас есть люди, которые ни читать, ни считать не умеют, и из леса годами не выходили. И не выйдут уже никогда – потому что ежели таких людей всем показать, скандал будет. Якову это не нужно.

– Постой, а Яков – это не тот, кто с ярмаркой приезжал? – нахмурился Максим. – С бородой, глаза у него светлые очень…

– Он, – мрачно подтвердила Лариса. – На людях он хорошо держится… Хитрый. Всех к себе расположить умеет. Мама меня единственный раз в жизни ударила, когда я сказала, что он ее в могилу сведет. Четырнадцать лет мне тогда было… Он маму, вроде бы, и любил… Но при этом у него были еще женщины, среди наших же. Он не скрывал даже. Мы с мамой в его избе жили, а к другим он в гости захаживал, иногда на всю ночь. А мама злилась, плакала, а потом меня учила, что ревность – страшный грех. И никто никому не принадлежит.

– У вас там прям секта, – оживилась Яна. – А зачем же люди у вас живут, если все так плохо?

– Ну как… Во-первых, от хорошей жизни мало кто приходит. Романтиков Яков сразу гонит прочь. А тех, кому некуда пойти, да еще и молодых при этом, сильных, приветствует. Во-вторых, у нас круговая порука… – Лариса замолчала на полуслове. – Я лучше по порядку все… Мы с мамой в деревне жили, а отец мой погиб. Тяжело нам было… И вдруг в какое-то лето в деревню начала автолавка приезжать. Такая же ярмарка, как тут у вас. Мед, сладости неведомые, травы, грибы сушеные, полотенчики. У нас в деревне развлечений особо нет. Но и денег, чтобы купить что-то из баловства, у нас с мамой не было. Но мы начали просто так выходить – посмотреть. Тем более, что торговлей хороший мужик руководил, Яков. Веселый, всегда пошутит, всегда чем-то угостит. Мама ему сразу приглянулась. Ей тридцать лет тогда было, а смотрелась девочкой. Худенькая, росток крошечный. И Яков ей понравился. Помню, подарил ей банку меда лесного. Ночью захожу воды напиться, а мама сидит и с таким лицом мед ест, как будто… – Лариса покраснела и отхлебнула большой глоток чая, гася смущение. – Потом Яков начал просто так к нам приезжать. По дому помогал, крышу починил. Продукты привозил мешками. Гулять они с мамой в лес ходили. Вся деревня понимала – к свадьбе дело идет… Кто-то из соседей радовался, а кто-то и завидовал. И вот уже к зиме дело шло, и мама сказала – собираем вещи, продаем дом, переезжаем в другую деревню, к Якову. У него большая изба, места нам хватит. Я удивилась – мы ведь даже в гостях у него не были никогда. Да и времени мало прошло. Разве за несколько месяцев узнаешь человека, так чтобы мосты за собой жечь, от жилья родного избавляться. Но мать ничего слушать не желала. Продали наш дом торопливо, за бесценок, вещи в узлы связали. И вот одним зимним утром Яков приехал за нами на своем грузовичке. Ехали долго, сначала дорога лесная широкой была, потом все какие-то кочки. Потом он грузовичок оставил на полянке, прямо посреди леса, и говорит – дальше идем пешком. «А вещи?» – удивилась мама. Но Яков велел не волноваться – придут его люди и все за час перетаскают… По лесу шли мы долго, часа два. Я из сил выбилась. На мне шубейка тяжелая, валенки. И вот наконец приходим в поселение. Забор высокий, а за ним – большая деревня, добротные дома. Мне сначала там понравилось, все в диковинку было. К нам навстречу мужик бросился, улыбаясь, и я подивилась, что на нем обуви не было. Мороз, снег, а он босиком чешет, и будто бы все равно ему. Яков ему распоряжение дал – вещи наши забрать из машины. Тот другим мужикам свистнул, и пошли они. Все рослые, румяные, красивые, улыбаются. Многие без обуви ходят, а у некоторых и телогрейки нет. Закаленные, настоящие богатыри… Яков нас с мамой в избу привел к себе, показал комнаты. У него очень красивый дом, все такое новенькое, чистое. Сразу самовар поставил, сделал такой отвар из трав, какого я никогда в жизни не пила – слаще нектара! Вот и стали мы в поселке жить. Сначала все было хорошо, кроме одного – с моей школой вопрос как-то замяли. Я у мамы спрашивала – а что, я в школу больше не буду ходить? Середина года все-таки? А она сначала все с Яковом советовалась, а потом быстро начала его словами петь. Школа – зло, из нее выходят зомби. Оформила мне домашнее обучение, и с тех пор я школьных книг никогда не видела – только те, что Яков мне давал. Других детей в деревне не было… Ко мне все относились по-доброму. Если помощь предлагала – радовались, но никто работать не заставлял. Хотя взрослые там пахали как лошади – тяжело жить в лесу, без электричества даже… Электричество только в избе Якова было, но и он не пользовался почти никогда. Всё самим приходится… Зимой мне скучно было, летом – проще… Выходить из поселка Яков не запрещал, но и не советовал. Да я бы и сама не стала одна – всем известно, какие злые болота в наших лесах… Иногда он сажал нас с мамой в грузовик, и мы целый день ездили с автолавкой по окрестным деревням. Это было весело – все какое-то разнообразие… А потом мама забеременела. Ну оно и понятно – каждую ночь из их спальни такие крики были, как будто там не близость мужчины и женщины, а молитва темным богам… Она радовалась, а другие смотрели на нее будто бы сочувственно. Я это сразу заметила. У мамы живот растет, а другие женщины поселка глаза прячут. В лицо улыбаются, а в глаза – не смотрят. Я маме сказала: