Последний князь удела. "Рядом с троном – рядом со смертью" - Дмитрий Дюков

— Ежели насильством нельзя, то лаской уговорим, — насупленный стрелец показал изрядных размеров кулак.

— Эх, не обдумал ты куплю, выйдет тебе заместо облегченья одна морока, — не стыдился сочувствовать Бакшеев. — Умно было б выждать, да как на свеев в рать пошлют, там-то по случаю и обзавестись немцем, або литвином, они уж посмирнее. Много ль серебра дал за огольца этаково?

— Почитай шесть рублёв, да двадцать алтын с деньгой.

— Справно же ты годовое государево жалованье-то растратил, — завздыхал тароватый рязанский дворянин и, приблизившись к незадачливому рабовладельцу, зашептал: — Могу упросить княжича твово холопа взять на себя, он тебе убыток-то возместит, да, пожалуй, и приварку алтын пять накинет. У него, на Угличе, холопей-то в строгости держат, не забалует.

— Уж пожалуй, сделай милость!

Бакшеев, повернувшись ко мне, подмигнул и, придав голосу умоляющую интонацию, заныл:

— Господине, выкупи отрока сего у достойного мужа, стрельца московского, он нам в конюхах зело полезен будет.

Стараясь не выдать мимикой эмоции от такого весёлого передела собственности, распорядился Ждану отдать денег. Тот искренне не понимал, зачем платить за дикого степняка такую прорву денег, но перечить не стал и пошёл с обрадованным солдатом к нашему двору, подьячему без торга была обещана его плата, и он стал составлять грамоту на полоняника. Раздевать пленника для осмотра особых примет мы не стали, чем вызвали недоумение у приказного канцеляриста:

— Ежели сбежит, без писаных отметин розыск учинить невмочно будет!

— У нас далеко не убежишь, — развеял его сомнения Афанасий.

По завершении бюрократической процедуры наша кавалькада тронулась с площади. Свежеприобретённый живой товар вступил в дискуссию с ветераном-пограничником, владеющим, кажется, всеми наречиями южной степи. Из сумбурного диалога были чётко различимы лишь отдельные слова — аталык, бесленей, мурза, эмильдаш.

— Просит черкес брата его молочного из полона у простого человека выкупить. Сулит окуп богатый, молвит-де из мурзинского рода, — сообщил мне результат общения бывалый рязанец.

— Да есть ли смысл в том деле? — поинтересовался я.

— Корысть завсегда найти можно, да коль правда татарчонок родовитым окажется, то окромя серебра и знание какое извлечь можно.

— Как же, ты говорил, за брата просит, он черкес, тот татарин, может, врёт всё?

— Вскую ли ему лжу творить? Зачем врать, коли очами всё увидим, он баит, тут недалече. Да черкес-то наш малой сам непростого чина, молвит, дескать, орк он.

— Кто?

— Уорк![62]

— Это кто такие?

— Да уздени то, как у нас московские дворяне, панцырная дружина князей их. Они ж в горах каменных проживают.

— Кто в горах живет?

— Да орки, прямо ж сказываю.

Полный сюр, орки тут у них по горам бродят. А я точно в прошлое моего мира попал или это какая-нибудь параллельная реальность? Альтернатива выбора добавляла грусти, и мне было проще верить в дикие загибы этой реальности. С такими-то невесёлыми мыслями мы и отправились на указанный пленником двор, который находился в Занеглименье на Орбате. Находящаяся за Кремлем, сразу за мостом через реку улица была богатой, с двух- и трехэтажными усадьбами. Нужное нам подворье помещалось в проулке и принадлежало явно не боярину.

На стук в ворота открыл хозяин, снаряжённый как для боя. Узнав цель визита, пригласил нас заезжать внутрь. Бакшеев начал торговаться, не слезая с коня, из его слов следовало, что нужен нам младший конюх, и так и быть возьмём, если есть лишний, но только незадорого.

— Простых татарчат я уже роздал, — сообщил озадаченный хозяин. — Остался токмо мурзин сын, но за него откуп богатый получу.

— Родовитого держишь? — слезая с коня, удивился рязанец. — Едва ли не ведаешь, что знатных государь велит на его Крымский двор вести, за его голову награду дадут?

— Да что та награда, крестовик золотой португашский!

— Честь царская уж и не в почёт, стал быть? Ни о чём, окромя богачества, уж и не думаешь? Знамо ли тебе, купчина, что за единого мурзу можно два-надесять[63]душ христианских из бесерменского рабства вывести? Кровью православной торгуешь?

Вяземский воин, услышав обращение к себе как к заурядному купцу, налился весь дурной кровью и стал хвататься за оружие.

— Пошто сабельку аки девку красную лапаешь? — не меняя тона, вопросил Афанасий. — Правда очи ест? Ну тогда аль тут руби, али отворяй ворота, съеду с двора сего воровского! Ну уж уста-то затворёнными держать не буду, скажу весть сию, кому знать следует.

Дворянина такой поворот событий заставил задуматься. В ходе мыслительного процесса его лицо поменяло цвет с красного на белый. Он начал уговаривать нас никому не докладывать, оправдываясь денежной нуждой.

— На что ж серебро тебе потребно, вроде бронь у тебя справная, вон и наручья есть, да и шелом работы персидской?

— Дочка у меня старшая в лета супружеские вошла, почитай четырнадцать годков уже. А обликом она вельми болезна — глазища в пол-лица, тоща, длинна, бледна. Ножки длинные, тоненькие, того и гляди переломятся, перси малы, в кого такая уродилась — неведомо, мать-то баба справная. Хоть и ледащая, а своя кровиночка, родная, жалко её, без доброго приданого замуж-то не возьмут. Дача невелика, землица худая, не родит вовсе, одна надёжа на добычу воинскую, а то хоть доспех продавай.

— Трудно в твоей беде подсобить. За такой-то дщерью в отдачу холстом да скатёрками с горшками не откупишься. Тут взаправду серебра жениху отсыпать надобно, а иначе путь один — в монастырь, да и там вклад денежной нужен, — задумался Бакшеев. — Бронь продавать дело глупое, на смотр явишься с худым доспехом против писаного, так и жалованье земельное урежут, совсем пропадёшь.

— Уж не выдавай меня, друже! — попросил страдающий за дочь помещик. — Сам завтрева, поутру, свезу мурзинского сынка на царёв двор, пущай приставы его опишут.

— Давай хоть глянем, из чего сыр-бор, — предложил подобревший ветеран-пограничник. — Может, напраслину на себя возводишь, из простых чабанов добыча твоя.

— Нет, не пастух тот малец, — заверил вяземский боярский сын. — Одет в атлас, да знаки у него на теле, ну и норов горяч, помят, и то, как собака бросается.

Помещик проводил нас на задний двор, где у хлева сидел на железной цепи, вверченной в бревенчатую стену, молодой паренёк в лохмотьях.

— За что ты его так? — поинтересовался Афанасий.

— Да вот, — дворянин показал на кисти руки свежий укус. — Как погрыз, ну, значит, и сиди на цепи, яко пёс.