Последний князь удела. "Рядом с троном – рядом со смертью" - Дмитрий Дюков

— Коли не захочет отдать за серебро возмездное, так грозите ему судом, поостережётся, чай, с царёвым братом тяжбу тянуть, — поучал их проводить деловые переговоры Бакшеев.

К вечеру Иван Лошаков привез хнычущего мальчугана годами чуть старше моего одолженного тела. Порасспросив его, Афанасий Бакшеев остался очень доволен. Из рассказа мальчишки мы узнали, что зовут его Габсамит, он сводный брат буйного по имени Байкильде, а кунака его брата кличут вообще малопроизносимо — Гушчепсе. Отец их не был карач-бием, но приходился тому двоюродным братом и являлся знатным и богатым землевладельцем-мурзой. Байкильде был его младшим и любимым сыном от законной жены, а Габсамит — меньшим от наложницы, русской девушки с Волыни. Рязанский служивый разъяснил, что самый молодой из татарчат — чага, неполноправный член семьи, рождённый от невольницы.

— Ничего, окрестим, выкормим — подьячим посольского приказа станет, с эдаким умением толмачить, может, до думных чинов дорастёт, — размышлял Афанасий. — Зело великая польза от него будет.

Уже стемнело, когда на двор приехал Годунов. В выделенную мне опочивальню прислали слуг, передавших настойчивую просьбу боярина прибыть в его палаты для беседы.

Происходивший в большой трапезной, за огромным тяжелым столом, при свете небольших масляных лампадок наш разговор со стороны должен был выглядеть точь-в-точь как тайная встреча заговорщиков. Сообщил царский шурин решение боярского суда: всех братьев моей матери и деда отправляли в малые северные городки с приставами, их семьям разрешили остаться в небольших вотчинах казанских и нижегородских уездов, остальное имущество изымалось и передавалось мне. Этим же судом к смерти приговорили всех непосредственных участников убийства государевых людей, а основные участники событий ссылались в Сибирь. Большинство имён осуждённых принадлежало холопам Нагих, но посадские тоже присутствовали. Общее количество наказанных составляло примерно тридцать человек, но никого из близко знакомых мне людей там не оказалось.

Участь моей матери была решена советом высших иерархов церкви во главе с патриархом Иовом, ей было указано принять пострижение в монахини. Обителью назначили будущей старице владимирский Княгинин монастырь, место почётное, но удалённое от Москвы. Там уже пребывала одна бывшая царица, разведённая жена Ивана Иоанновича — Прасковья. В кормление Марье Фёдоровне были пожалованы Холопий городок[65]да по половине слободы Рыбной и Мологи.[66]Также Борис Фёдорович передал кучу грамот, жалованных и тарханных,[67]на князя Дмитрия Иоанновича Углицкого, так теперь звучало моё официальное имя. Помимо Угличского уезда с городом, мне даровались и отошедшие в казну по смерти последней жены покойного старшего брата, царевича Иоанна, городок Устюжна со всеми волостями и станами, да несколько крупных вотчин, самой ценной из которых было село Черкизово в Горетовом стане Московского уезда. Однако для контроля за финансами посылался дьяк из приказа четверти Петелина,[68]да в столицу удела направлялся стрелецкий голова, которому поручалось набрать полк городовых служивых. Обязанность финансировать этот отряд, подчиняющийся центральному правительству, лежала полностью на удельной казне, она же должна была содержать и ямские дворы на дорогах. Эту пилюлю мне подсластили жалованьем из царской казны и от Годунова лично, переводить цену мехов и дорогих сукон в денежную стоимость я не умел, но только монетой мне причиталось почти полторы тысячи рублей. Большая это сумма или не очень, было не ясно, но казначей, которому передали приказ хозяина поутру готовить денежное серебро, казалось, потерял дар речи.

Поутру, проснувшись, я опять саботировал поход в церковь, уговорив Ждана посетить главную торговую площадь, раскинувшуюся у стен Кремля. Афанасий же направился в приказ большой казны хлопотать о получении подаренных денег. Торжище было большим, с сотнями лавок, наполненных различными товарами. Покупок я не совершал, больше меня интересовали представленные товары и цены на них. Поскольку каждый купец старался торговать своей, ему одному лишь ведомой мерой, понять, у кого что дешевле или дороже, было непросто. Походным калькулятором служил Ждан Тучков, приводивший все меры и стоимости к известным мне значениям. Соотношение цен на некоторые товары с точки зрения гостя из будущего казалось поразительным. Фунт не самого качественного сахара стоил как пуд мёда или полпуда чёрной икры, а бочка сельди стоила как восемь огромных осетров, или около трёх пудов отборной паюсной икры. Собственно, любой привозной товар ценился в разы дороже отечественного, иностранное сукно было в десять раз дороже грубой русской сермяги. Хлопковые или, как их называли купцы, бумазейные ткани, а также шёлковые превышали стоимость льняного холста от пятидесяти до тысячи раз. Что ж, у торговли в это время явно имелся большой потенциал.

Из местных изделий наиболее отличались в цене простая материя от окрашенной и кузнечное железо от передельной стали — уклада. Собственно, несложная, на мой взгляд, переработка давала удорожание в несколько раз. Побродив часок в задумчивости по центральному рынку Москвы, мы направились к месту проживания, прикупив лишь в книжном ряду несколько стопок бумаги за десять алтын. По возвращении на двор конюшего боярина я поразился царившей там суете.

— У Борис Фёдорычева скряги-ключника всё потребное получил, с царёвыми казначейскими дьяками потолковал, до полудня дарам счёт окончат, можно забирать да отъезжать до Углича, — выкрикнул весёлый Афанасий Бакшеев.

— Как же ты совладал-то с приказными оглоедами? — поразился воспитатель. — Каковским образом не заволокитили отдачу нашу?

— Да посулил им по десяти рублёв, ежели к полудню поспеют, — ухмыльнулся ушлый рязанец, — дабы у них ретивость проснулась, вот и вся недолга.

— Волен же ты княжье добро в пусто раздавать! — возмутился Тучков. — Щедр как за государев счёт, шельма. У нас, поди, царёва грамота на поминки имеется, алтын бы двадцать за уважение отдал, да и всё.