Город грешных желаний - Елена Арсеньева

Луиджи провел дам через мощеный дворик; потом они поднялисьво второй этаж и оказались в очаровательной комнате, завешенной розовым ипурпурным бархатом и похожей на раковину, в которую заглянул луч заходящегосолнца. Солнце и впрямь уже садилось, и его теплые лучи позолотили мягкиебархатные складки. Кругом на мраморных столах стояли вазы из Мурано, полныерозовых, красных и желтых роз. Цецилия знала, что Аретино поддерживаетмуранских стеклоделов, ему принадлежат одна или две фабрики, он не стесняется беззастенчиворасхваливать их продукцию в письмах к своим многочисленным покровителям ивысылать им хрупкие подарки. И сейчас она подумала, что влюбленный Аретино, сего бесовским чутьем, пожалуй, сделал единственно правильный выбор. Эти вазыбыли поистине прекрасны… и прекрасны цветы, источавшие сложный аромат нежностии затаенного сладострастия — как и вся эта комната, украшенная так изысканно ипросто, что Цецилии захотелось прилечь на один из турецких диванов, обтянутыхзолотистым, в розовых розах, шелком, и долго-долго смотреть на картину втяжелой золотой раме: золотисто-розовый закат, розовое тело нагой золотоволосойженщины, раскинувшейся на багряном шелку и небрежным движением тонкой, изящнойкисти отстраняющей шаловливого крылатого мальчика, направившего на нее свойлук… Тициан, разумеется. Они ведь с Аретино близкие друзья.

Она так загляделась на дивное полотно, где каждый локонкрасавицы, чудилось, жил своей жизнью и вздрагивал под шаловливым ветерком, чтои сама вздрогнула, когда легкий сквозняк из распахнувшейся двери возвестил, чтов комнату вошел хозяин.

* * *

На нем был алый камзол, в тон дивному убранству, и Цецилияпочти с ужасом ощутила вопиющую неуместность здесь, в этом райском уголке, трехмрачных, облаченных в черное фигур: ее самой, Луиджи — и Дарий. Прежде всего —Дарий!

Забыв даже откинуть капюшон, та застыла посреди комнатыолицетворением упрека и отчаяния, и Цецилии показалось, что сейчас этанесчастная дурочка со всех ног кинется прочь отсюда… но этого не произошло,потому что Аретино заговорил.

— Я благодарю за честь, которую оказали мне своим появлениемпрекрасные и достойные дамы. Это большой, большой подарок! — Он поклонилсяЦецилии, потом Дарий — и улыбнулся ей, пытаясь заглянуть под капюшон: —Соблаговолите преподнести мне еще один дар, синьорина: откройте ваше лицо.Аромат этих цветов желает коснуться ваших уст, столь же свежих и нежных, но восто крат более сладостных. — Он вынул из вазы цветок и провел им по своимгубам.

У Цецилии подогнулись колени. Этот жест так много значил наязыке нежной страсти, но он был обращен не к ней… не к ней!

Дария, однако, не шелохнулась, а Цецилия почувствовала себяотмщенной: да ведь девчонка даже не понимает смысла таких речей! Перед кем тыраспускаешь хвост, Пьетро?

Обычно смутить Аретино было невозможно. Получив отпор, онделал вид, что ничего не произошло, и продолжал молоть вздор с очаровательнойнаглостью, которая и делала его неотразимым. Но сейчас… Цецилия изумилась,увидев, что он замер, неловко вертя в руках розу, и трагическим взоромуставился на Дарию. Внезапное молчание длилось столь долго, что Цецилиязанервничала и решила его нарушить, но Луиджи предостерегающе свел брови, и онаприкусила язычок — как выяснилось, вовремя, ибо смущенная, испуганная Дариянаконец-то решила поднять глаза и взглянула на Аретино… именно в тот миг, когдаон резко отшвырнул розу:

— Луиджи! Убери цветы! Все до одного!

Луиджи беспрекословно взялся за ближнюю вазу, но легкий, каквздох, шепот Дарий: «Не надо!..» — заставил его замереть.

— Нет, надо! — печально сказал Аретино. — Если вам ненравятся эти розы, их не должно быть здесь!

— Они нравятся мне, синьор, они прекрасны! — воскликнулаДария и, убоявшись собственной прыти, снова укрылась под защитою капюшона.

— Но вы не смотрите на них. Вы так печальны! Может быть, вамне нравится убранство этих покоев? Только прикажите — и мы перейдем в другие!

Дария покачала головой.

— Так в чем же дело? — продолжал допытываться Аретино. — Выне отвечаете, не смотрите на меня. Может ли быть… неужели это мой вид внушаетвам отвращение? — Голос его дрогнул, у Цецилии дрогнуло сердце.

Дария подняла голову и поглядела в лицо человеку, голоскоторого звучал так странно, так нежно, чарующе…

* * *

Что же она увидела? Цецилия твердо усвоила, что. глядя наодно и то же лицо, один и тот же предмет, люди видят совершенно разное, и всеже она не сомневалась: ни одна женщина не может без трепета взирать на этотбожественный лик, исполненный благородства, достоинства и… и…

Аретино не был красив в классическом смысле этого слова, ночеткостью линий и пропорций лицо его не уступало классическим образцам. Можетбыть, слишком глубоко посаженные глаза, слишком резкий нос, слишком полные,безукоризненно четкие губы и могли показаться кому-то некрасивыми, но это былолицо человека, которого природа наделила крепким здоровьем и кипучимтемпераментом. Это было лицо, исполненное страсти, которую Аретино испытывал кпрекрасной даме по имени Жизнь, обожая и обожествляя ее во всех ее проявлениях:была ли то плотская любовь, или страсть к пышным трапезам, веселым пирам,изысканным винам и фруктам, роскоши в своем доме, или восхищение буйствомкрасок на Тициановых полотнах или в небесах над лагуной, восторг при видемножества новых драгоценностей или кошельков с золотом, присланных очереднымпокровителем, — и сейчас все эти чувства собрались воедино в его взоре,воплощая собою одно: желание женщины, в глаза которой он смотрел.

О, могла ли, могла ли она остаться равнодушной?! Чудилось, имраморная статуя ожила, затрепетала бы, приоткрыла губы, чтобы с них сорвалосьчуть слышное: «Нет!»

Это был всего лишь ответ на вопрос Аретино, перейти ли вдругие покои, однако Цецилия услышала нечто большее: Дария из последних силпротивилась победительному обаянию этого человека, и слово «нет» былоисторгнуто всем ее существом, готовым сдать последний рубеж обороны… но еще несдавшим. И она до сих пор не сняла свой капюшон.

Аретино, прищурясь, вгляделся в затененные, полускрытыечерты и кивнул. Глаза его сделались печальны, плечи поникли.

— Благодарю вас за это «нет», — проговорил он таким безжизненнымголосом, как если бы понимал: оно сказано лишь из вежливости, а на самом делеДария не чает от него избавиться. — Позвольте в таком случае поцеловать вашуруку, прекрасная дама, в знак того безграничного уважения и восхищения, котороея питаю к вашей особе.