Тишина моих слов - Ава Рид

– Это Леви. В прошлых сезонах он сам был вожатым. В этом году он здесь в качестве гостя. – По тону Пии понятно, что больше нам знать не положено, хотя сказать было бы можно еще многое. Она тут же продолжает с того, на чем остановилась, и на лицо ее снова прокрадывается улыбка, а я задаюсь вопросом, как здесь можно быть гостем. Если ты не охранник и не заключенный, то что остается?

– Кто вчера еще не сказал приветственных слов? – При этом Пиа ободряюще смотрит на двух мальчишек слева от меня. Они и в автобусе на пути сюда сидели вместе.

Мальчишки прячутся за светлыми волосами до плеч, повисает тишина. Лина начинает качать ногой, без всякой необходимости заставляя меня нервничать. Наконец тот, что поменьше ростом, поднимает голову.

– Я Михи. – Голос у него неожиданно низкий. – Это мой брат Алекс. Мне шестнадцать, а ему четырнадцать. Нашей маме мы стали не нужны.

У меня перехватывает дыхание, даже у Лины черты лица на мгновение становятся мягче. Но Михи, не проявляя никаких эмоций, пожимает плечами и смотрит на Алекса, на губах у которого подрагивает улыбка.

– Все нормально, она нам тоже больше не нужна, – завершает он, и оба снова смотрят в землю. «Нашей маме мы стали не нужны», – эхом отзывается у меня в мозгу. Ком в горле становится все больше и больше. Как же это возможно? Как могут собственные дети стать ненужными? Тут все и происходит. Я вижу перед собой Иззи, она грустно смотрит на меня, и я слышу, как она шепчет чистым, теплым голосом: «Это случилось и с тобой, Ханна. Это случилось и с тобой…»

Потоком вырываются слезы, мне не хватает воздуха, в ушах шумит. Я встаю и нетвердым шагом ухожу прочь, пытаясь успокоиться. Родителям я стала не нужна! Поэтому я здесь. Все мы здесь поэтому!

Я рушусь на землю, непонятно где, падаю на колени и плачу. Затем меня рвет, снова и снова. Потому что это чересчур. Потому что этого мне уже не вынести, в душе нет места. Потому что это открытие отравляет меня – больше, чем чувство вины. Я ощущаю у себя на спине чью-то руку, а другая убирает мне с лица короткие волосы. Прохладная рука. Но я не могу отпустить себя, я крепко вцепилась в саму себя, сама себе последний якорь, поток и спасательная лодка.

– Ханна, дыши спокойно. Все будет хорошо! – Пиа. Ее рука равномерно кружит по моей спине, и я прихожу в себя. Мне все еще плохо, но больше не рвет. Во рту держится отвратительный привкус, как не хотят уходить и слезы, что вытекают, будто дождевые капли из тучи в бурю. Приходит озноб, он начинается постепенно и расходится по телу, и вот я уже вся трясусь. Я вся в движении, но не могу пошевелиться. Беспрестанно качаю головой и моргаю. В голове у меня раздается крик. Нет, нет, нет. Я не знаю, что именно отрицаю, о чем не хочу думать, но пытаюсь изо всех сил.

В какое-то мгновение появляются другие руки, я вспоминаю кошмарный сон, что посещает меня без конца, и с трудом подавляю панику. По лбу течет пот, смешиваясь со слезами на щеках, и я по-прежнему не открываю глаз, потому что боюсь. Потому что реальность ужаснее, чем любой из моих снов. Меня поддерживают, хотят отвести в палатку, но я сопротивляюсь. Там, внутри, Мо, и если они его увидят, то… Я не могу потерять еще и Мо!

Шуршит навес, я вдыхаю застоявшийся воздух, слишком поздно. Слишком поздно.

Во рту вязко и мерзко, и я невольно морщусь. Сделав глубокий вдох, открываю глаза. В палатке тихо. Я упираюсь взглядом в потолок и не хочу шевелиться. Не хочу, чтобы Пиа сказала, что отправит Мо домой или, того хуже, что его заберут родители. И мне нечего будет ей возразить.

Внезапно в тишине раздается звук, который мне знаком и слышится приветом из родного дома. Урчание Мо. Я поворачиваю голову вправо и вижу Сару – с Мо на коленях. Сразу же пытаюсь сесть, но получается медленно, потому что мой желудок протестует и ненадолго начинает кружиться голова. Я ощущаю на щеках высохшие слезы, кожа стянута, а глаза кажутся опухшими. Дрожа, делаю вдох и выдох от облегчения. Мо еще здесь.

– Я помчалась в палатку, чтобы успеть до того, как они приведут тебя сюда, и засунула твою кошку к себе в спальник. Не знала, что еще сделать.

Слова Сары звучат не как сообщение, а скорее как вопрос. Лицо у нее раскраснелось. Я не могу сдержать рыданий, и, когда Мо, глядя на меня, мяукает, на краткий миг испытываю что-то похожее на счастье. Оно давно в прошлом. Оно как волна. И я так благодарна за этот миг.

Постепенно осознав, что Мо у меня не отнимают и Сара продолжает гладить его, я, борясь с заново подступающей дурнотой, перебираю в уме события последних часов. И вспоминаю…

Родителям я больше не нужна. Поэтому я здесь. Потому что стала проблемой, а проблему можно решить или отодвинуть в сторону. Решить меня нельзя, меня можно только отодвинуть.

Меня вырвало при всех, я дрожала и плакала, позволила всем заглянуть в мой хаос и ненавижу себя за это. Меня накрывает волной стыда.

Я хватаю полотенце, чистые вещи и принадлежности для душа, от меня пахнет потом и рвотой, воспоминаниями и виной, печалью и страхом. Мне обязательно нужно в душ. Опустив глаза, я делаю шаг за шагом и молю, чтобы меня никто не увидел. Не увидел по-настоящему.

День второй я продержалась, хотя точнее было бы сказать – выстояла. Все спят или, по крайней мере, сидят у себя в палатках. Сара еще не спит, зажав в руке свой чуть светящийся шарик, и мне очень хочется спросить, зачем он ей.

Но я молчу, потому что слова у меня в голове не желают понимать, что они такое: не просто мысли, а речь. Так, словно они заблудились в каком-то лабиринте без начала и конца.

Мо мурлычет, когда я запихиваю его в большой рюкзак к блокноту и спичкам. Я уже два дня не посылала Иззи писем, пора, и, если Мо вынужден меня сопровождать, так тому и быть.

Как и вчера, я крадусь, и как можно тише. Рюкзак несу перед собой, чтобы Мо случайно не выпрыгнул или не выпал. Надо мной светят звезды, чудесная ясная ночь. Не видно ни облачка. Я иду к озеру и останавливаюсь на прежнем месте, но, высадив Мо на землю, снова слышу треск. Резко обернувшись, напряженно вглядываюсь в окружающую темноту, однако не обнаруживаю ничего подозрительного. Я боюсь не темноты, а того, что меня застанут врасплох. Мо уже лежит в траве, а я все еще подозрительно оглядываюсь по сторонам. Это мог быть какой-то зверь, я могла себе что-то нафантазировать. И все же ловлю Мо и опять запихиваю его в рюкзак. Сначала мы пойдем к озеру, а сюда вернемся позже.

Дорогу к озеру найти несложно, тропинка хорошо видна и ночью. Через несколько минут я четко различаю мерцание воды и выхожу на берег, к тому месту, где стояла вчера. Снова опускаю рюкзак на землю, но кот остается сидеть там, наблюдая за тем, как я достаю блокнот и, открыв передний карман, вынимаю спички. Быстро глажу его по голове, а затем иду ближе к воде. Очень волнуясь, в сильном напряжении снимаю обувь и захожу недалеко в воду, которая сегодня прохладнее, чем вчера. Деревья, озеро, ночь, звезды – если бы я только могла все это вобрать в себя и удержать.

Я открываю блокнот, провожу рукой по страницам, по всем написанным буквам, что, обнимая друг друга, образуют слова и складываются в предложения. Что лежат глубоко скрытыми во мне. Рывками выдираю страницу за страницей, пока в блокноте не остаются только чистые листы. Каждый рывок, каждый разрыв бумаги разрывает и тишину ночи. Я отбрасываю блокнот, он плюхается на землю на приличном расстоянии от меня. Напряженно вглядываюсь в строчки в моих руках. Зажав их под мышкой, вытаскиваю из коробка спичку и, стремительно чиркнув, зажигаю ее. Шипя, вспыхивает огонек. Спичечный коробок присоединяется к блокноту, а я беру письма к Иззи и, держа их перед собой, наблюдаю, как огонек, перепрыгнув на бумагу, с каждым миллиметром растет. Удивительная вещь – огонь. Он дышит, живет, разрушает – чем больше может разрушить, тем сильнее и больше становится. А когда ничего не остается, он уходит сам по себе.