Самая лучшая жена - Элизабет Гилберт

– Она тебя Гэсхаусом называет?

– Она меня называет Леонардом. Лее-оо-нард, – протянул Гэсхаус. – Вот как она меня называет.

– Сколько же ей лет?

– Двадцать, – ответил Гэсхаус, глазом не моргнув. Диана промолчала, и он добавил: – На следующей неделе исполняется двадцать один. – Диана опять промолчала, и он сказал: – В следующий четверг, если точнее. Да, сэр. Двадцать один годик.

Диана подогнула под себя ногу и спросила:

– А как ее звать, Гэсхаус?

После недолгой паузы он ответил:

– Донна.

Диана опять промолчала.

– Собираюсь закатить грандиозную вечеринку для нее, если честно, – продолжал Гэсхаус. – Для нее и ее подружек. Для ее маленьких школьных подружек. Черт, ну ты же знаешь, какие они, эти девчонки.

– Гэсхаус, – добродушно проговорила Диана, – мне можешь врать сколько угодно, я не проболтаюсь.

– Диана… – проговорил он, но она небрежно махнула рукой, и он послушно замолчал.

Они долго молчали. Юный Тэннер Роджерс все это время сидел, поставив одну ногу на стул. Он наконец развязал шнурки на одном из своих грязных ботинок и теперь завязывал на конце шнурка разные узелки. Шнурок был слишком короткий, сложные узелки получались плоховато, но зато отлично выходил простой узел, который нужно было завязывать в три приема: кролик обегает вокруг дерева, шмыгает в норку, а потом быстро и крепко затянуть. Диана устремила взгляд на руки сына. Она встала, взяла кривой кухонный нож, положила руку на стол.

– Дай-ка мне свою грязную лапу, – сказала она.

Тэннер протянул матери правую руку. Она крепко сжала его запястье и острием ножа выковыряла из-под ногтя большого пальца Тэннера тонкую полосочку коричневой глины. Вытерла нож об колено, вычистила следующий ноготь, и еще один, и еще. Гэсхаус Джонсон молча смотрел, как она это делает. А Тэннер тоже смотрел на свою правую руку и на нож, а левой рукой сжимал завязанный им узел – спортсменский узел, очень простой, который будет держаться сколько хочешь, но и развязать его просто – стоит только быстро потянуть, когда приспичит или когда он уже будет не нужен.

В старые и очень-очень добрые времена, когда на одной стороне улицы стоял бар «Красный орех», а на другой, прямо напротив, бар под названием «Большие люди», подвыпивший народ каждую ночь гулял из одного заведения в другое. Будто на самом деле было не два бара, а один, непонятно почему разделенный четырьмя полосами Первой авеню, по которой слишком быстро мчались машины.

Хозяйкой «Больших людей» была Эллен, а «Красный орех» принадлежал ее мужу Томми. Они были женаты пятнадцать лет, на тринадцать лет расстались, вместе не спали два года, и их не особенно интересовала технология развода. Томми сам был тем еще пьянчугой. Чтобы кого-то вышвырнули из его бара – нет, такое было попросту невозможно. Ни за драку, ни за то, что рухнул на пол, надравшись до бесчувствия, ни за то, что денег не хватало расплатиться, ни за то, что ты несовершеннолетний. Томми всем делал всевозможные поблажки. У Эллен работали шикарные барменши. Не все ее барменши были такими уж красотками, но некоторые были. У других имелись иные достоинства – умение мгновенно посочувствовать, острый язычок или собственный закоренелый алкоголизм. Когда пьяница общается с барменшей-пьянчужкой, ему не так стыдно за себя. Эллен всегда держала на работе одну барменшу, которая хорошо запоминала имена. Такая работница являлась гарантом гостеприимства. А одна барменша обязательно была грубиянкой, потому что некоторые таких обожают. Да-да, есть люди, которых хлебом не корми, а дай им барменшу, которая толстяков называет «худышками» и одной рукой может взять напившегося вдрызг мужика за шиворот и выкинуть на улицу. Если девица была не из таких, в которых влюбляются в первые же пять минут, Эллен ни за что не приняла бы ее на работу. Это у нее замечательно получалось. Можно сказать, она торговала этим товаром – любовью с первого взгляда. И у Томми дела тоже шли отлично.

В «Красном орехе» можно было поиграть в пинбол и дартс. В «Больших людях» стоял покерный стол. Случались вечера, когда в одном баре туалетная бумага и сигареты были, а в другом нет. И жарким летом подвыпившие люди шастали через Первую авеню, будто через чей-то задний двор, будто мчащиеся автомобили были не опаснее расставленных как попало песочниц, будто бары-близнецы были чем-то вроде соседских пикников, где всегда рады гостям.

А потом Томми восемь месяцев не оплачивал аренду, и «Красный орех» закрылся. Всю осень завсегдатаи заведения Эллен оставляли свое спиртное на столиках и выходили из бара подышать воздухом, прогуливались по тротуару и быстро возвращались, нервные и расстроенные.

В декабре «Красный орех» открылся под написанной от руки вывеской «ТОПЛЕС УОЛТЕРА». Фасадное окно было закрашено черной краской, и на нем висела другая вывеска: «Самые красивые женщины на свете», и наконец, на самой маленькой табличке – даже не табличке, а просто на листке бумаги – было написано, что «Топлес Уолтера» открыт ежедневно. С полудня.

У Эллен был племянник по имени Эл. Она взяла его на работу сантехником, а это означало, что в его обязанности входило выуживать из сифонов под раковинами гниющие лимонные корки и вешать новые писсуары вместо тех, которые юнцы порой отрывали от стен в туалете в качестве сувениров на память об офигенных моментах, пережитых за покерным столом. Эл был симпатяга, и поговорить с ним было приятно. Будь он девушкой, из него бы получилась идеальная барменша для бара «Большие люди». Он был бы из тех самых красоток, по которым сходят с ума парни из профсоюзов, и Эллен с радостью отдала бы ему вечернюю смену в четверг – так называемый счастливый час. Если бы Эл был девушкой и работал в «счастливый час» по четвергам, то плотники и шоферы заявлялись бы каждую неделю и оставляли этой девушке кучу чаевых только за то, что она такая красотка. После того как Томми ушел, Эллен много времени проводила с Элом, и именно Эл составил ей компанию, когда она наконец решилась перейти улицу и заглянуть в «Топлес Уолтера».

Когда Эллен вошла туда в тот вечер, она узнала всех, кто выпивал у стойки.

– Все мои клиенты, – сказала она Элу.

– Твои и Томми, – уточнил Эл.

– Ну, Томми весь этот народец уже своим не назовет, верно?

Внутри все было почти так же, как в «Красном орехе», только пинбольные машины вынесли. Вместо них появилась маленькая сцена с большим зеркалом вместо задника и длинным поручнем спереди. Танцевала одна стриптизерша – тощая девица с коленками шире попы и тощими, как у рокерши-наркоманки, бедрами. Ее Эллен тоже знала.

– Это же Амбер-ширяльщица, – сказала она.

Амбер улыбнулась Элу и тряхнула грудями. Да какие там груди – прыщики на ребрах. Эл улыбнулся в ответ.

– Она потрясающая, – сказал он.

– Бывало, заваливалась ко мне в бар и весь день хлестала ром с колой, – хмыкнула Эллен. – А я все пыталась подловить ее, когда она будет ширяться в туалете, но всякий раз, когда бы я ни вошла, она просто чистила зубы.