Татарский удар - Шамиль Идиатуллин

Второй чеченец, молодой парень со свежесломанным носом на бандитском лице, увидев казанских, отложил шприц, осторожно взял себя за поясницу и сказал с сильным акцентом:

— Давай врача своего зови. Я не знаю. Антишок хотел ввести. Надо, не надо, сам давай думай.

Русому повезло: обошлось без серьезных переломов и разрывов внутренних органов. Жалеючи били, объяснил врач.

Капитану тоже повезло. Закирзянов его не нашел. Военная прокуратура дело возбудить отказалась за отсутствием заявителя. Служебная проверка кончилась ничем. Три сводных отряда региональной милиции, дислоцированные в окрестных районах, в этот день в полном составе были задействованы в спецоперации за полсотни километров от райцентра. А представитель военной прокуратуры, которого Закирзянов неделю спустя отловил после оперативного совещания, глядя Марселю в кадык, заявил, что при имеющейся доказательной базе можно всерьез рассматривать только две версии.

Первая: старший лейтенант Галеев стал жертвой переодетых боевиков, пытавшихся организовать очередную провокацию.

Вторая: нападение на зеленодольского милиционера стало итогом конфликта внутри подразделения и было инсценировано татарскими коллегами старлея. А что вы так смотрите, были, были такие случаи, сказал прокурор и попытался уйти. Отпустите-ка рукав, мне потом самому форму стирать придется.

— А меня завтра в спину грохнут, ты тоже убийц не найдешь? — спросил Закирзянов.

— Да кому вы нужны на хер, грохать вас! Чехи вас на руках носят, а нашим пачкаться неохота, — сказал прокурор. — Руки убери, мститель.

Колонну, которую охраняли казанцы, обстреляли два дня спустя. Обошлось без жертв — может, потому, что невидимые нападавшие сосредоточились на двух машинах сопровождения, в которой ехали татарстанские милиционеры, — а те вдруг оказались настороже и кинжальным огнем высекли кустарник, из которого велся обстрел. Только Сереге Иванькову из Бугульмы, носившему понятную кличку Неяпончик, пулей оцарапало ногу выше колена. В тот же вечер в гости нагрянули красноярские коллеги. С двумя бутылками сорокапятиградусной «Сибирской» и шматом сала. Встретили их спокойно и тихо, не озадачивая, как обычных гостей, дикими розыгрышами или специально заготовленными для таких случаев жеманными беседами типа «Кто взял мою помаду и вазелин, противные?». Коллеги посидели в учительской — единственной приспособленной для обедов комнате раздолбанной школы, в которой была устроена казарма, выпили сначала «Сибирскую», потом еще две бутылки «Тысячелетней Казани». Сибиряки пожаловались, что вот у них тоже двоих сегодня зацепило и тоже легко, добили водку и сало, отказались от коробки чак-чака[4](«Спасибо, мы это не едим») и, пожелав удачи в следующий раз, вразвалочку удалились.

— Марса, на разводе про красноярцев говорили чего? Были у них огневые сегодня? — спросил Серега.

— А ты как думаешь?

— И что нам теперь делать? — помолчав, задумчиво сказал Неяпончик.

«Не знаю. Не знаю, что делать», — голосом Жеглова хотел рявкнуть Закирзянов, но не стал — тошно было.

Делать ничего не пришлось: на следующий день майор, земляк Неяпончика, возглавлявший гребенской отряд, зачитал приказ и. о. министра о досрочном возвращении в связи с оперативной необходимостью и спросил: «Вопросы есть?»

Вопросов ни у кого не было. Бойцы молча смотрели в пол и на облезлые стены актового зала, и только совсем зеленый сержант Аристархов вздохнул с тоскливым облегчением.

Вопреки обыкновению, в обратный путь отправились не на поезде, а на специально прибывшем самолете авиакомпании «Татарстан». Распоряжением майора его взяли под усиленный караул, который сутки напролет не снимал рук с автоматов, не обращая внимания на веселые шутки штатной охраны аэропорта. Улетели благополучно. Правда, впервые за последние годы татар никто не провожал.

Вернувшись домой, Закирзянов ночь не спал, сидел, курил на стылой лестничной площадке, пока Гульназ не всполошилась и не загнала его на кухню — пустую в этот час, так что никто из соседей орать не стал. Марсель сказал, что подаст рапорт. Гульназ спросила:

— А очередь?

В очереди на квартиру по УВД они были шестыми. Шестыми они были уже пятый год. Зато второй год им полагалась уже не однокомнатная, а двухкомнатная — потому что Галим родился.

— Очередь, — помолчав, сказал Марсель. — С одиночных на очередь. Всю жизнь стоим и до смерти стоять будем. Стоять насмерть, блин. Так, Гуль, да? Может, не шестыми, а четвертыми. А еще парочку родим, нас на трехкомнатную поставят. И еще пять метров в соседнем блоке дадут.

Гульназ некоторое время невидяще смотрела на свое мутное отражение в жирном оконном стекле (окна в общаге мыли в ноябре, когда ждали московское начальство ко Дню милиции, да так и не дождались). Потом сказала:

— Марсель, делай как считаешь нужным. Только где мы жить будем?

Комбат тоже об этом спросил. Сначала, конечно, орал, заставляя трепетать торчавшее в углу знамя сводного полка, потом сворачивал могучий кукиш и грозил, что вот чего ты теперь получишь, а не боевые, потом предполагал, что когда очко на минус уходит, это на самом деле не лечится. Потом спросил.

Марсель пожал плечами и сказал:

— Найду.

Просто не хотел пока думать, где найдет приют веселая семейка, состоящая из безработного мента, его вечно хворающей, да еще кормящей жены и двух разнополых, как они это называли, и очень разновеликих (восемь лет разрыв — не шутка) детишек.

Комбат посмотрел-посмотрел на него, вздохнул и вполголоса произнес:

— Марсель, ходатайство о возвращении тебе капитана на рассмотрении у министра. Не могу ускорить, понимаешь?

— Надо мне этого капитана, — буркнул Закирзянов. И заорал: — Ты вообще знаешь, что происходит там? Что мы врагами стали?! Что татар скоро, как черных, на каждом углу гасить будут?! Это что, шутки, да?!

— Знаю! — заорал комбат и тут же сбавил тон. — Не ори. Знаю. А ты думал, по-другому будет? Им сказали — они делают. И будут делать. А ты уйдешь — вообще bik aibat[5]будет. Ты уйдешь, я уйду. Из ваших, вон, Серый уйдет, Вован, Русый твой залечится и свалит. Зашибись будет, да?

Марсель дернул плечом и промолчал.

Комбат встал из-за стола, сделал привычный шаг влево, шаг вправо — на большее кабинет не был рассчитан — и сказал:

— Короче, Марсель, предложение такое. Просьба даже, не предложение. Весь чеченский отряд переведен в личное распоряжение министра. Ну, Криштофовича. Так что уволить тебя все равно никто не уволит — сам понимаешь, что будет, если ты умудришься на министра с этой бумажкой выйти, — комбат махнул рукой в сторону рапорта. — Я так понимаю, в течение недель двух-трех отряд все-таки распустят: вроде истерика эта уляжется скоро. Мне в министерстве сказали. Так вот, я думаю, сразу после тебе звание вернут. Этот пидор из прокуратуры уволился, челюсть у него зажила, дело против тебя закрыли. Все решим. Да не кривись ты, слушай. Сейчас важное скажу. Слушай. Я тебе обещаю, вот сейчас слово даю, что до конца года ты получишь квартиру.