Босс скучает - Татьяна Тэя

— Зачем меня в офис отправил?

— Проверить-то надо.

— Проверил? Доволен?

— Да, — спокойно подтверждает он, — а теперь тебе надо заехать ко мне домой. Если папка не в офисе, она в квартире. Лежит на рабочем столе.

— На рабочем столе? — передразниваю с утрированным сарказмом. — У тебя, что, так много рабочих столов, что ты их путаешь? Герман Маркович, заведите один на все случаи жизни и больше никаких проблем. Гарантирую! А если виртуальный с удалённым доступом — так удобства не обберётесь.

Мне очень хочется вывести этого айсберга из себя, но он лишь смеётся. Словно я для него лишь забавная подчинённая. Ну, хоть скучать перестал, вроде бы. Впрочем, мне повезло. Будь на месте Германа кто-то другой, я бы не стала так часто острить. Он же и мой босс, и парень из прошлого. Всё смешалось, даже не знаю, а хорошо ли это?

— Что за прошлый век — везде таскать с собой распечатки? Берегите лес, Герман Маркович.

— Мельникова, я его очень даже берегу. Но на этих документах уже моя подпись и они нужны в оригиналах.

— Понятно, — тяну я. — Ладно, куда ехать?

Не то чтобы мне очень хочется побывать у Германа дома, но некая доля любопытства меня раздирала. Как выглядит его дом? Где он живёт? С кем? Ну, если передать документы некому, явно, ни с кем.

Не факт, не факт, — снова просыпается внутренний голос.

— Я сброшу адрес сообщением, — поясняет Островский, а после небольшой паузы добавляет: — но сначала тебе надо заглянуть к моей маме за ключами.

Настроение падает резко, будто бы меня головой окунают в ледяную воду.

— На Всеволода Вишневского? — охрипшим голосом уточняю я.

— На Всеволода Вишневского, — подтверждает Герман. — Адрес я сброшу.

— Я помню, где это, — бормочу я. — Сейчас займусь, — и даю отбой.

Если бы документы не были нужны так срочно, как утверждал Герман, я бы к нему ни под каким предлогом не поехала. Это ещё один пласт воспоминаний, который мне совсем не хочется вскрывать. Ещё и предстать перед лицом Лидии Васильевны после того, что я сотворила с жизнью её сына — выше моих сил. Куда проще заползти в нору и тихо шипеть оттуда на Германа, совсем другое — встретиться с человеком, который относился к тебе, как к родной дочери, а ты его по факту — предала. Сделала больно её сыну.

Но ведь и он сделал тебе больно?

Неважно… сделал, но не сломал.

Подношу руки к щекам и кладу ледяные ладони на горячие щёки. Что это? Стыд? Стыд и страх.

Мне нужно время собраться с мыслями и с силами. Чтобы Герман не говорил про срочность, время ещё есть. Встречусь я с его швейцарцем и этим переводчиком попозже. Пока же зайду в кафе, позавтракаю и спокойно проиграю про себя все возможные сценарии встречи с матерью Островского.

Через почти два часа я на Петроградке. Стою у шестиэтажного жёлтого здания и мнусь. Ещё зачем-то ругаюсь на Германа. Какой нехороший сын, — думаю про себя, — деньги есть, а мать до сих пор живёт в коммуналке.

Ох, сколько времени мы тут с ним проводили. У семьи Германа здесь было две комнаты из четырёх. Одна такая большая, что в ней поместилась бы вся моя квартира на Шпалерной. Только в те дни мы по очереди зависали то у него, то у меня. Занимались всякой ерундой, которой занимаются влюблённые пары, отсыпались после ночных прогулок по городу, строили планы на будущее: например, как рванём на будущий год в Рио опять. Только не было у нас ни Рио, ни будущего, планы рассыпались в прах, а дорогу в этот район я предпочла забыть. Только каждый раз проезжая по набережной Карповки мимо знакомого перекрёстка, чувствовала, как у меня сосёт под ложечкой, и горькое чувство ностальгии перерастает в беспросветное отчаяние.

Парадная ни капли не изменилась. Всё та же облупившаяся синяя краска, истёртые гранитные ступени и старый громыхающий лифт. Разве что звонки жильцов на косяке двери поменяли своё положение. Никаких опознавательных табличек, к какому номеру какой из звонков относится, я не обнаруживаю. Поэтому нажимаю наугад. Долго жду, пока по ту сторону не начинают возиться с ключами. Дверь мне открывает незнакомая женщина неопределённого возраста. Вопросительно глядя на меня, уточняет, к кому я.

— Добрый день, а я к Лидии Васильевне.

— К Островской что ли? Так уже давно здесь не живёт, — приглаживает седые волосы. С постели я её что ли подняла? — Года как три, наверное.

— Как не живёт?

— Ну, вот так, не живёт, — раздражённо повторяет хозяйка. — Простите, у меня времени нет тут с вами болтать.

— Извините.

Дверь перед моим носом захлопывается. Ничего не понимая, я выхожу на улицу. И где мне теперь искать мать Германа? Ах, да, он же говорил, что пришлёт адрес сообщением. Расстегиваю сумочку и нашариваю телефон. Улица в эсэмэс та же, только дом другой. Тринадцатый. Так это ж напротив!

Взгляд упирается в десятиэтажное совершенно другого формата здание. Светлое, с округлыми балконами и мансардной надстройкой.

Значит, всё-таки перевёз мать из коммуналки. Да, странно ожидать, что теперь при его деньгах и влиянии он оставил бы её в прежнем доме. Только Лидия Васильевна, видимо, район менять не захотела. Вот и нашёл вариант поблизости.

Дом добротный, с консьержем, у которого я прохожу настоящий допрос: кто, к кому, куда, по какому случаю, да чуть ли не паспорт с отпечатками пальцев предъявляю. Затем на лифте поднимаюсь на пятый и замираю у двери, ругая себя за нерешительность. Надо просто сделать шаг. И я его делаю: жму на звонок.

Дверь вскоре открывается, а я стою, опустив взгляд.

— Варечка, — раздаётся ласковый голос Лидии Васильевны. — Гера предупредил, что ты заедешь. Заходи.

Следующие полчаса являются самыми неловкими в моей жизни. Мне совсем не хочется заходить в квартиру к его матери. Не потому, что мне это неприятно, а потому, что чувство упущенного счастья слишком остро.

Я всячески мнусь и отнекиваюсь, пока Лидия Васильевна чуть ли не силой втаскивает меня в светлую прихожую, чтобы провести дальше и усадить за стол, где уже всё накрыто к чаю.

— Да я ненадолго, — что-то там бормочу себе под нос.

— Это я прекрасно понимаю, но никакие дела не пострадают, если мы немного поболтаем.

Вот этого «поболтаем» я очень боюсь.

Матери Островского немного за пятьдесят. Она не растеряла ни своей моложавости, ни бодрости духа. Да и настойчивость при ней. В её тёмной копне густых волос совсем немного седины, а в зелёных, как у сына, глазах — острый ум и любопытство.

— Вот ключи. Убери сразу, чтобы не забыть.

Я прячу ключи в сумочку и расправляю плечи. Надо собраться с силами, что это я тут закисла? Правда, одно дело — бодаться с Германом, другое — держать марку перед Лидией Васильевной.