Дитя в небе - Джонатан Кэрролл

В то время я как раз снимал свою «Удивительную» и предложил ему сыграть в ней небольшую роль трансвестита, Лайли Рейнарда. Он сразу же согласился, причем сыграл на удивление хорошо.

Вскоре после этого грянуло землетрясение, и Фил спас мне жизнь. Не вытащи он меня тогда из ресторана буквально после первого же толчка, я, когда с одним большим ужасающим вумп! обрушилась крыша, наверняка был бы раздавлен вместе с остальными.

Усталый, опустошенный и со все еще стоящим в ушах грохотом рухнувшей крыши, я, едва закончив «Удивительную», снялся с места и отбыл в Европу. Мне просто необходимо было хоть ненадолго уехать из Калифорнии, тем более что к тому времени я почти решил вообще распроститься с прежней калифорнийской жизнью. Самой подходящей тихой зеленой гаванью мне тогда казалась Европа. Я был совершенно убежден, что, пожив там, смогу, по крайней мере, спокойно обдумать, как быть дальше.

За годы, проведенные в Европе, я почти не имел вестей от Фила, не считая нескольких открыток с более чем туманным содержанием, вроде того, что он прикидывает, чем лучше заняться.

Когда я вернулся, он показал мне свой «Цирк в огне» – пятнадцатиминутный ролик, снятый им для рок-группы «Витамин Д» – настоящее чудо, этакая шкатулочка Джозефа Корнелла54 , полная чудес и неожиданностей. Ролик можно было посмотреть пять раз подряд и продолжать мечтать увидеть в шестой. В определенном смысле это было лучшей работой Фила, но идиоты-музыканты решили, что клип получился слишком тяжеловесным и забраковали его. По-видимому, они ожидали, что Кровавик преподнесет им нечто в духе «Полуночи». Вместо этого им подсунули нечто более чем странное, клип, почти без музыки, с какими-то куклами и древними картами.

Не сказав ни слова, Фил забрал кассету и снова взялся за '"Убийства в полночь». Я как-то поинтересовался, сильно ли его огорчила неудача с роликом. Но он ответил, что во время работы над клипом ему в голову пришел просто великолепный сюжет для нового фильма. Еще раз сыграв Кровавика, он заработает достаточно, чтобы самостоятельно финансировать весь проект. И что же, интересно, за сюжет? Фил промолчал. Это было хорошим признаком.

Примерно тогда же в его жизни произошли два очень разных события. Первым было его знакомство с Сашей, а вторым – двойное убийство во Флориде.

Многие газеты поначалу называли их «Убийствами Кровавика», но, к счастью, название не прижилось. Один семнадцатилетний придурок из Саратоги, по-видимому, слишком насмотрелся «Полуночи». И однажды вечером, когда родители оставили его присматривать за малолетними братишкой и сестренкой, он расправился с детишками точно так же, как это сделал Кровавик в одном из фильмов.

Мертвые светятся. Я по-прежнему не понимаю почему, но это так. Здесь столько любви, тепла и дружбы… это самое ценное, что только можно себе представить, да к тому же у нас есть еще и – впрочем, нет, скорее, он – это мы сами – чудесный мягкий свет. В принципе, мы действительно очень похожи на светлячков, но все равно, окидывая себя взглядом в первый раз и видя, насколько много у тебя общего с этими малютками, трудно удержаться от улыбки.

Кстати, дети, о которых упоминал Уэбер, тоже здесь. Они очень тихие и милые, и я изо всех сил стараюсь стать им другом.

Я просто не могу иначе – ведь они здесь по моей вине. Я не верил в это, пока был жив, но теперь понимаю. Это один из аспектов процесса. Тебя учат понимать такие вещи.

Конечно же, здесь приходится и заново пересматривать прожитую жизнь, но, как выяснилось, это гораздо интереснее, чем я мог себе представить. Прежде всего, тебе показывают, каковы были ее важнейшие моменты и где именно они имели место. События, которых в свое время ты даже не ощутил и о которых порой вообще не подозревал, хотя именно они придали ткани твоей жизни ее окончательный оттенок.

Лично мне, например, была показана ночь, когда родители зачали меня (отец очень быстро кончил, мать лишь похлопала его по спине и мгновенно уснула).

Неведомые мне до сих пор моменты истинной боли, подлинного удивления и искренней любви, обитавшие в четырех стенах нашего медленно взрослеющего дома, в тогда еще сравнительно юных сердцах моих родителей, моей сестры, моем собственном.

Теперь я пересмотрел все: Джеффри Винсент, зверски убивающий своих маленьких братишку и сестренку, Саша, обнаруживающая в патио мое бездыханное тело, даже то, как погибла мать Уэбера.

Мне разрешили показать ему эту сцену, хотя до сих пор подобных прецедентов еще не бывало: никто никогда не получал возможности при жизни узнать даже малую толику всей правды. Ведь это одна из важнейших задач жизни – самостоятельно отыскать сохранившиеся обломки душевных развалин и докопаться до смысла высеченных на них иероглифов. Да и вообще, археология сердца – единственное по-настоящему важное занятие.

Вот, например, в нью-йоркской квартире Уэбера на полке стоит несколько фотографий, в том числе и моя. На ней я сижу в его удобном старом кожаном кресле, сцепив руки на животе и положив ногу на ногу. Лицо мое – всегдашний маловыразительный скуластый пиковый туз с хохолком на макушке. Рядом с креслом, на полу, разложены четыре когда-то столь популярных маски Кровавика. В тот день я как раз в шутку преподнес их Уэберу.

Я сижу с крайне самодовольным видом в спортивном пиджаке от «Андерсон энд Шепард». На шее – шелковый аскотский галстук с широкими концами, завязанный шикарным идеально правильным узлом. А на полу поблескивают лежащие в беспорядке совершенно одинаковые серебристые лица.

Уэбер частенько поглядывает на эту фотографию – то с горечью, то с тоской, то с печальной улыбкой… Как, оказывается, по-разному можно смотреть на что-то значащий для тебя снимок… Но, пусть Уэбер и смотрел на фотографию довольно часто, он никогда не понимал, что в ней самое важное. Впрочем, это не так просто понять.

Зачем мы фотографируем, зачем потом смотрим на снимки, почему так мало помним и так много забываем? А ведь все это не случайно. Древние римляне в свое время поняли, что делать и ответом стала гаруспикция или гадание на внутренностях жертвенных животных. Полагая, что в их расположении заключены порядок и формы всего сущего, римляне изучали их, в надежде узнать, каким в этом миропорядке окажется будущее.

Они были правы. Если бы Уэбер смотрел на эту фотографию как надо, он разглядел бы на ней многое из того, что с ним должно было произойти. И дело вовсе не в том, что это моя фотография, а в том, как лежат на полу маски, в тугом узле галстука, в том, как падает на мое лицо свет. Тогда, собираясь меня «щелкнуть», он, прильнув к видоискателю, начал командовать: «Поверни-ка голову. Переложи по-другому руки. Чуть-чуть поверни голову и смотри в сторону. Надо сесть так, чтобы маски тоже попали в кадр… Вот так!»

Почему так, а не как-нибудь иначе? Да просто какой-то малюсенькой частичкой сознания мой друг понимал, что на пленку попадет крошечный осколок его будушего К несчастью, другие части его сознания не знали, как его увидеть, поэтому Фил просто вставил так и не распознанный осколок будущего в рамочку и поместил на полку вместе с остальными.