Заговор обреченных - Богдан Сушинский

– Но Кейтель тем не менее отвечал по телефону, – замечает Бек, – Следовательно, связь работает.

– Наш спор ничего не даст и ни к чему не приведет. Нужно действовать, – размахивает тремя растопыренными пальцами уцелевшей руки Штауффенберг. – Итак, Фромм здесь. Он говорил с Кейтелем. Что дальше?

– Он отказался участвовать в операции «Валькирия», – отвечает Ольбрихт. – И даже слышать о ней не желает. Делает вид, что вообще не в курсе. По крайней мере до тех пор, пока не убедится. Кстати, Кейтель интересовался вашей особой, полковник. Думаю, они подозревают вас.

– Еще бы не подозревать! Все основания.

– Но Фромм относительно вас был не в курсе. Раньше вашей фамилии ему не называли.

– Иначе я беседовал бы уже не с вами, а с людьми Мюллера. Или Скорцени.

– Скорцени? – почему-то встревожился Ольбрихт. – При чем здесь Скорцени? Впрочем, фюрер… если он, конечно, жив, вполне может перебросить сюда этого головореза с его коммандос. В то время как никакого прикрытия у нас нет.

– До сих пор.

– Но мы уже приказали поднять офицерские училища. В некоторые части тоже поступил наш сигнал о начале операции. Так что мы все же действуем.

– «Действуем», – саркастически ухмыльнулся Штауффенберг. – Это не действия, это, извините, предпогибельная возня.

Геринг появился в гардеробной фюрера, когда тот уже смыл под душем гарь и пыль и переоделся в новый мундир.

– Это должно было произойти, Герман, – устало произнес Гитлер, брезгливым движением руки прекращая старания врача, аккуратно обрабатывавшего каким-то раствором ссадины на подбородке. – Я предчувствовал, что они выслеживают меня, готовя последний выстрел.

– Я был потрясен, мой фюрер, – вальяжно раскинул руки тучный министр – президент Пруссии. – Чего же стоит вся наша служба безопасности, вся охрана ставки, если эти негодяи проносят бомбу прямо в зал совещания?! Должна же существовать какая-то грань, которую не мог бы переступить ни один ваш ненавистник.

– Ее не существует, Герман, – в последнее время отношения их были натянутыми, и Гитлер уже давно не принимал у себя рейхсмаршала, а тем более – не обращался к нему по имени, как это было прежде. – Мне неизвестно, сколько раз в течение двух последних лет эти твари пытались устроить на меня покушение, но упорно кажется, что всякий раз я предчувствовал… Всякий раз, Геринг! – выкрикнул он таким угрожающим тоном, словно предупреждал: «И не пытайтесь организовать еще одно, рейхсмаршал! Все равно у вас ни черта не получится!» – Это не просто моя интуиция… – Гитлер прошелся по небольшой, довольно скромно обставленной комнате, шаги в которой глушил толстый, неярко раскрашенный персидский ковер, и остановился у висевшей на стене, рядом с окном, картины Фойербаха «Нана» – которую в последний момент, уезжая из ставки «Бергхоф», захватил с собой. – Есть что-то такое, Герман, что удерживает и хранит меня в этом мире. Сейчас я верю в это, как никогда. Удерживает и хранит ради того дела, которое задумано Высшими Силами.

– В этом просто невозможно усомниться.

– Взгляните, вон… – указал Гитлер на стол, где были разложены совершенно изодранные брюки и запыленный известкой, обожженный китель, на спинной части которого божественной меткой зияла внушительная квадратная дыра. – Могу ли я простить им это, Геринг?

– Это невозможно.

– И я никогда не прощу им, рейхсмаршал! – воинственно помахал пальцем перед толстым лицом Геринга, будто шеф военно-воздушных сил отговаривал его от мести. – Где сейчас Скорцени?

– Простите, фюрер, – Геринг непонимающе уставился на Гитлера. – Вы подозреваете, что это…

– Я могу подозревать кого угодно. Даже Господа Бога. Где он сейчас?

– Не… припоминаю, чтобы видел его сегодня в расположении ставки, – нервно повел шеей рейхсминистр, поправляя вспотевшими пальцами легкий китель своего белого с желтым отливом маршальского мундира. – Значит, вы считаете, что покушение связано с ним?

Какое-то время фюрер и рейхсмаршал оцепенело смотрели друг на друга: один – будучи твердо уверенным, что «первый диверсант рейха» попал под опальное подозрение; второй – пораженный самой мыслью о том, что кто-то может заподозрить в этом «героя нации».

«Кто угодно, только не он, – было начерчено в расширившихся от страха белесых глазах Гитлера. – Кто угодно, только не Скорцени».

– Послушайте, Геринг, – неожиданно перешел фюрер на официальный желчный тон. – Если покушение подготовил не самоубийца-одиночка, то могут возникнуть имена десятков, сотен его единомышленников и сочувствующих. Но я не желал бы – вы слышите меня, Геринг? – не желал бы, чтобы в связи со всей этой мрачной историей в числе подозреваемых, пусть даже вскользь, упоминалось имя Скорцени. Без достаточных на то оснований.

– Я понял вас, фюрер.

– Но даже если окажется, что основания есть, я сам, только я, могу определять степень его виновности, а следовательно, его судьбу.

– Только так, – поспешил заверить его Геринг, понимая, что опять умудрился испортить отношения с фюрером, которые уже как бы заново налаживались.

– Скажу тебе по секрету, Герман… Я прикидывал. Если, бы за это страшное дело взялся Скорцени, от «Вольфшанце» уже не осталось бы даже руин, а мы с вами сидели бы там, откуда недавно увезли Муссолини.

– Если бы во главе заговорщиков стоял этот штурмбаннфюрер… – охотно согласился рейхсмаршал.

В эту минуту дверь отворилась, и в нее, пригибая голову, словно в низенькую фронтовую землянку, протиснулась рослая, плечистая фигура личного адъютанта и телохранителя Гитлера обергруппенфюрера Юлиуса Шауба.

– Муссолини, – зычным голосом дворецкого огласил он.

– Кто? – изумленно уставился на него Гитлер.

Гитлер знал, что своим адъютантским лаконизмом обергруппенфюрер превзошел всех доныне известных молчунов и монахов-затворников. Любая попытка поговорить с ним превращалась для фюрера в репетицию допроса у следователя гестапо. Но все же бывали случаи, когда Шауб превосходил самого себя. Доклад, с которым адъютант явился сейчас к фюреру, прекрасно продемонстрировал это.

– Кажется, вы что-то сказали о Муссолини, – пришел на помощь фюреру Геринг. Он не то чтобы недолюбливал Шауба. Точнее было бы сказать, просто ревновал его к фюреру. Такой взлет: уже обергруппенфюрер! Такая приближенность: личный адъютант! Кто не приревнует?

А главное, Шауб, в отличие от начальника личной охраны группенфюрера Раттенхубера[12], стремился к еще большему влиянию на вождя. Правда, Геринг никогда не забывал, что Шаубу пришлось посидеть вместе с фюрером в ландсбергской тюрьме, как никто иной, он мог считать себя истинным ветераном национал-социалистического движения и соратником фюрера. Тем не менее…