Заговор обреченных - Богдан Сушинский

– Прибыл Муссолини, – не обратил Шауб внимания на главнокомандующего люфтваффе. Он служил фюреру. Видел только фюрера. Слышал только фюрера. Подчинялся и обожал только фюрера. В этом в ставке уже никто не смел усомниться. – Он ждет. Встреча была намечена.

– Ах да, он должен был прибыть, – спохватился Гитлер.

– Должен, – подтвердил Шауб.

– Он знает, что здесь произошло?

– Знает.

– Я появлюсь через десять минут.

– Через десять, – бесстрастно повторил Шауб. К его манере повторять сказанное собеседником Гитлер успел привыкнуть еще там, в камере тюрьмы. Юлиус словно бы опасался, что забудет, о чем речь. Однако, повторяя, все равно сразу же забывал.

«Женщины обожают этого мавра за его недоумковатость, – объяснил себе Геринг, умилительно созерцая диалог двух бывших сокамерников. Появился бы еще телохранитель фюрера группенфюрер Раттенхубер, который в качестве полицейского охранял их камеру, и в апартаментах фюрера разыгрался бы неподражаемый фарс. – Кто бы мог поверить тогда, что о тайных оргиях Шауба, этого полууголовника, с высокопоставленными немками будет судачить вся берлинская элита? В том числе – эсэсовская».

– Геринг, – заторопился Гитлер, как только Шауб наконец удалился умственно пережевывать услышанное. – Вы должны немедленно связаться с Берлином, разыскать Скорцени и отдать ему мой личный приказ… – Фюрер замялся, пытаясь как-то облачить свою решительность в словесную оболочку.

– Ваш личный приказ… – не удержался Геринг. И хотя это вырвалось у него случайно, рейхсмаршал сразу же заметил, что, по существу, скопировал Шауба.

– Словом, скажите ему, пусть приступает… Так и скажите ему. Скорцени поймет. Это мой приказ. Он должен… Мы еще не знаем, какие силы замешаны в заговоре. Где его центр и каковы истинные планы путчистов. Его миссия – заняться этим центром. Найти, раскрыть, искоренить… – Гитлер вновь запнулся и лихорадочно ощупал саднящее лицо. Руки его при этом дрожали, а движения туловища казались нескоординированными.

– Я скажу Скорцени, что он может приступать, – вновь пришел ему на помощь Геринг. – Скорцени из тех парней, которым дважды повторять не нужно.

Фюрер внимательно присмотрелся к выражению лица командующего люфтваффе. Ему очень не хотелось обнаружить хотя бы малой доли иронии. И Гитлер не обнаружил ее. Мало того, он вспомнил, что во время чествования Скорцени по случаю завершения операции по освобождению Муссолини Геринг снял с этого же парадного мундира «Золотой почетный знак летчика» и приколол к груди диверсанта. «Ваш подвиг, штурмбаннфюрер, – сказал он тогда, – войдет не только в историю германской диверсионной службы, но и в историю германской авиации».

– Вы не должны завидовать ему, Геринг, – неожиданно произнес Гитлер, взбудораженный этими, в общем-то безобидными, воспоминаниями.

– Исключено, мой фюрер. Я уважаю этого офицера. Он напоминает мне меня самого в былые годы.

– О приказе, который вы отдадите Скорцени, в ставке не распространяться. Я почти уверен, что среди заговорщиков есть и люди из моего ближайшего окружения. Иначе они не смогли бы вот так…

– Не смогли бы.

– В центре путчистов не должны знать, откуда на них грянет гром.

– Откуда он неминуемо грянет, – воодушевленно повторил Геринг, довольный тем, что отдать этот приказ фюрер доверил не Гиммлеру и не Кальтенбруннеру. Рейхсмаршал узрел в этом обнадеживающий признак: кажется, к нему возвращается былая благосклонность Гитлера[13].

– Вы уверены, что сигнал «Валькирия» поступает в части, училища и вообще туда, куда ему следует поступать?

– Он поступает, – пожал плечами Ольбрихт. – И, насколько мне известно, куда следует.

– А Фромм?

– Что Фромм?

– Генерал Фромм, что… все это время сидит сложа руки и ничего не предпринимает? – прицеливается в него единственным глазом полковник Штауффенберг. – Это он называет генералам и полковникам условный сигнал? Распоряжения уходят от его имени?

Ольбрихт задумался. Он понимал, о чем ведет речь Штауффенберг, куда клонит. В суете телефонных звонков, которые обрушились на них в связи с настойчивыми запросами заговорщиков, находящихся в разных концах Берлина, Германии и даже за ее пределами, они как-то совершенно упустили из вида командующего армией резерва. Да и командующий тоже умудрялся присутствовать, не присутствуя.

– Нам придется еще раз переговорить с Фроммом, – решается Ольбрихт, обращаясь к Беку.

– И как можно скорее, – согласился тот.

– Если он подключится более активно, мы победим.

– Ему нужен труп фюрера, без этого он пальцем не пошевелит.

– А что Париж? – настороженно взглянул Бек в сторону Штауффенберга. Говорить о трупе ему не хотелось.

– Да, Париж… Я лично переговорил с полковником из штаба Штюльпнагеля. Там уже обо всем знают. Но в гибели фюрера сомневаются еще сильнее, чем здесь, в Берлине.

– Чем дальше от Берлина, тем сомнения сильнее. Странная закономерность, – говорит Ольбрихт.

– Но я дал им понять, что пора действовать, а не высматривать покойников.

– И что же?

– А то, что я прямо сказал им: все то время, которое они могли потерять, они уже потеряли, и настало время действовать, независимо от того, что произошло в «Волчьем логове».

Генералы переглянулись: убедительно.

– Штюльпнагель – человек решительный, – неуверенно проговорил Ольбрихт. Если бы только его решительность поскорее преобразовывалась в столь же решительные приказы.

– Мы получили бы в свое распоряжение Францию со всеми находящимися там войсками, – поддержал его Бек.

– Почти со всеми.

– И тогда штаб генерала Штюльпнагеля мог бы действовать самостоятельно, даже в том случае, если бы в Германии попытка переворота завершилась полным провалом.

– Не поговорить ли нам еще и с самим Штюльпнагелем, господин Бек?

– Это должен сделать я?

Ольбрихт замялся и взглянул на полковника-террориста. Только он знает подробности, только ему Штюльпнагель поверит.

– В его штабе служит мой кузен, – пришел ему на помощь граф фон Штауффенберг. – Я уже беседовал с ним. Он не предаст и не подведет.