Прежде чем ты уснешь - Лин Ульман

Это одна из четырех гостевых комнат, она большая, квадратная, с отдельной ванной. На потолке висит тяжелая пыльная люстра с хрустальными подвесками, которые при сквозняке слегка позванивают. Вычурные гипсовые розетки когда-то были белыми, а теперь стали черно-серыми от грязи, пыли, ветра и дыма. Ингеборг здесь никогда не убирает: пусть все будет так, как есть. В прежние времена красная комната была спальней ее бабушки; овдовев, она переехала сюда — потому что спать в постели, которую раньше она делила с мужем, ей было невыносимо.

Высокие четырехстворчатые окна, выходящие в яблоневый сад, задрапированы винно-красными шелковыми занавесками с кисточками, оборками, бахромой, бантиками — шелк спускается до самого пола и растекается маленькими красными лужицами. Винно-красные бархатные обои выгорели на солнце, теперь они светлее, чем занавески. Посреди комнаты стоит кровать — не у стены, а прямо посередине. Старинная железная кровать с большими белыми пуховыми перинами и подушками, поверх которых лежит покрывало ручной вязки и черные думочки, на которых красными нитками вышиты буквы, собаки, цветы. На тумбочке у кровати тикает будильник, который показывает неправильное время — без пяти четыре. Однако его это обстоятельство нисколько не смущает, он тикает как ни в чем не бывало. Я беру будильник и рассматриваю его; все рычажки у него отвалились, и выставить правильное время нельзя. Я ставлю его на место. Он продолжает тикать. Какое-то время я смотрю на будильник, качая головой в такт его тиканью, и говорю: «Тик-так-тик-так-тик-так, а ты знаешь, что показываешь неправильное время? Стоишь тут и тикаешь зря, хотя на самом деле ты никому уже не нужен». Я кладу будильник в тумбочку и захлопываю дверцу, но это не помогает. Тиканье продолжается. «Тик-так-тик-так-тик-так, — передразниваю я. — Черт бы тебя побрал!» В комнате жарко. Стекла покрылись испариной. Я распахиваю тумбочку, хватаю будильник и открываю стоящий возле двери шкаф. Там висят платья: желтые, фиолетовые, красные, бирюзовые и даже снежно-белое боа — такие носили в тридцатых годах. Я швыряю будильник в шкаф и запираю дверцу. Затаив дыхание слушаю. Нет, не сдается. Не сдается, и все тут. Тикает. «Ну ладно, — говорю я. — Твоя взяла». Я открываю шкаф, достаю будильник и ставлю его на место. «Стой здесь, — говорю я. — Только тихо!»

На тумбочке стоит керосиновая лампа, я беру спичечный коробок, достаю спичку и зажигаю лампу. Спичечный коробок из гостиницы «Рафаэль» в Париже.

Потом я захожу в ванную. Пол выложен маленькими черными и белыми плитками, стены серые, краска местами облезла. В воздухе стоит влажный запах теплых подвальных испарений. Над раковиной — позолоченные угловатые краны, ванну подпирают железные львиные ноги. На крючках висят мохнатые полотенца цвета красного перца, перед ванной лежит грубый лохматый ковер. Я включаю воду. В трубе что-то гудит и грохочет на весь дом, потом из крана начинает хлестать горячая вода. Но тут раздается стук в дверь, и я слышу шепот Аарона: «Э-эй, здесь кто-нибудь есть?» Он закрывает за собой дверь.

— Аарон! — говорю я, выходя из ванной. — Это ты!

— Да, — говорит Аарон, смущенно улыбаясь и неловко двигая руками, в каждой из которых он держит по бутылке белого вина.

— Не хочешь искупаться? — спрашиваю я. — Это спасает от жары.

— Искупаться? — переспрашивает он.

Я иду по красному ковру, он такой мягкий, что я снимаю туфли и чулки и иду по ковру босиком прямо к Аарону. Он гораздо выше меня, я смотрю на него снизу вверх. Я встаю на цыпочки, обнимаю его за шею и целую в губы. Он обхватывает мою голову и крепко целует меня. Ну зачем, зачем он так в меня вцепился! Нет, мне это не нравится. Я отступаю на шаг и смотрю на него, он вытирает лоб тыльной стороной руки. Я снова подхожу ближе. Жара. У него над верхней губой и вокруг глаз капельки пота. Я расстегиваю бабочку у него на воротнике, затем пуговицы на рубашке, снимаю с него брюки и трусы. Он стоит передо мной совсем голый, но я еще не настолько расхрабрилась, чтобы на него посмотреть… Я беру его за руку и веду в ванную. Стягиваю с себя красное платье и комбинацию. Опускаю правую ногу в ванну, выключаю кран, говорю, что сейчас очень жарко.

— Ну и жара, — говорю я, садясь в ванну. — А в жару ни в коем случае нельзя принимать холодные ванны. Надо делать наоборот, в жару надо сидеть в очень горячей воде; так меня бабушка научила.

Стоя рядом, голый Аарон отхлебывает из бутылки вина.

— Не знаю, — говорит он.

— Чего не знаешь? — спрашиваю я, потягиваясь.

— Не знаю, — повторяет он.

— Тс-с-с, — говорю я. — Дай-ка мне вина.

Аарон пробует ногой воду и кричит.

— Черт! — кричит Аарон. — Горячо же!

— Сейчас привыкнешь, — говорю я.

Я складываю руки в форме чаши и зачерпываю воду. Затем опрокидываю ее себе на лицо.

Аарон снова опускает ногу в воду. Замирает на мгновение, а потом решительно — я даже удивилась — залезает в ванну. Вода плещет на пол. Переливается через край.

Он хватает меня за волосы, пытаясь поцеловать.

— Нет! — кричу я.

— Ты чего?

— Прекрати, — говорю я.

— У нас не так много времени.

Он снова хватает меня, на этот раз за руку, но я вырываюсь.

Мы выгибаемся и скользим по всей ванне.

Лицо у него мокрое. Волосы тоже, темно-каштановые волосы прилипли к лицу.

— Время у нас есть, — говорю я. — Они даже не доели горячее, а еще впереди много тостов. Сядь поближе. Иди сюда, я тебя обниму и помассирую тебе шею, вот так!

Я обхватываю ногами его бедра. Делаю глоток вина.

Он кладет голову мне на плечо и закрывает глаза.

От воды идет пар, но воздух стал прохладнее, кожу уже не жжет.

— Ты была права насчет горячей ванны, — говорит Аарон.

— Конечно.

— По-моему, я слишком много выпил. В такую жару пьют одни безумцы.

— Не думай об этом, — говорю я.

Окошко в ванной открыто, оно выходит на соседний двор. Слышно, как кто-то играет на фортепьяно.

— Узнаешь музыку? — спрашиваю я. — Это из фильма «Большая жратва».

— Какую музыку?

— Кто-то играет на пианино, слышишь?

— Да, но не знаю, что это.

Я тихонько напеваю ему мелодию. Анни петь не умеет. И Жюли не умеет. А я умею. Я пою хорошо. И я тихо напеваю Аарону, так тихо, что никто не услышит, кроме него.

Он поворачивается ко мне и мокрыми руками проводит мне по лицу; вода попадает в глаза, я ничего не вижу. Он говорит, что не хочет больше сидеть в ванной. «Еще немножко», — прошу я. «Нет, — отвечает он, — больше не хочу». Он хватает меня за руку и вытаскивает из ванны. Я стою перед ним голая, смотрю на него, ему это не нравится. Он поворачивает меня к стене: «Вот так!» — говорит он, и я стою лицом к стене, у стены нет глаз. «Я хочу видеть твои глаза», — говорю я, но он отвечает: «Нет, не сейчас». Одной рукой он крепко держит меня за затылок. Другой держит свой член. Когда он входит в меня, я стукаюсь головой о стену.