Черная месса - Франц Верфель

Франсина не могла не признаться себе самой, что навязанный ей однообразный ритм и тучами затмившая сознание бездумность приятны, облегчают путь.

Когда мужские шаги возобновились и затихли вдали, она почти пожалела, что вынуждена идти дальше без этих пут, предоставленная самой себе.

Люстра под куполом все еще висела непомерно высоко. Франсина утомилась, ее подмывало звонком вызвать лифт и подняться скорее на пятый этаж к своей комнате, где сумма цифр на двери, как Франсина суеверно подсчитала, составляла число 13. Она тотчас преодолела это трусливое побуждение. Не в ее характере отказываться от принятых решений, ради удобства пренебрегать маленькими наказаниями себе самой и своим желаниям, раз уж она, — каковы бы ни были на то причины, — пожертвовала человеком, чье лицо представлялось ей пустым белым овалом.

Поднимаясь дальше, она снова стала читать письмо Филиппа. Раздражение исчезло, стоило только перевернуть рассердившую ее страницу. Тут взгляд ее упал на фразу, так сильно ее взволновавшую, что она остановилась посреди лестницы.

«Я не заслуживаю тебя, царственная моя Франсина! Ты возвышаешься надо мною во всех отношениях: и физически, и социально, и по-человечески, и духовно. Чего еще я могу просить, кроме милостивого разрешения служить тебе и понимать тебя, пока живу на этом свете? Все, что ты сделаешь, будет для меня вечным благом, — пусть это станет порчей, предательством, даже уничтожением моей собственной личности! От тебя я ничего не требую. Ты же властвуешь над моей жизнью и смертью».

Франсина, не нагибая головы, целовала добрые глаза Филиппа. Впервые она поцеловала эти голубые глаза (еще не выйдя из моря) в тихом порыве, от избытка чувств. Как она была к нему несправедлива! О, Филипп с истинным великодушием понимал свое положение! Он сама нежность и надежность. Он единственный предан ей всей душой, он всегда любил ее. С удивительной тонкостью он уже тогда ВСЕ чувствовал, все угадывал и ничего себе не приписывал. Она была убеждена, что он таинственным образом предвидел тот инцидент, и его письмо было ответом на ее переживания. Какой сказочной чувствительностью обладает Филипп, несмотря на всю свою «работу»! Он, даже чего-то не зная, все понимает, и она может умолчать о том случае, не став обманщицей.

Франсина от счастья немного всплакнула. Впервые за многие дни летаргия освободила ее сознание. Только теперь всеми силами души почувствовала она полноту милости, выпавшей на ее долю. У нее открылись глаза: скольких унижений и неприятностей она избежит, — унижений, в которых уже почти увязла. Письмо Филиппа отрывало от действительности тонкие корешки ее заблуждений и замешательства, его торжественное обещание вызволяло ее судьбу из последних сгустков тени Гвидо. Наконец безупречная живая кукла покоилась на дне глубокой пропасти, и плотный слой глины наваливался на нее. Ничего не случилось. Франсина же свободна. Франсина снова стала Франсиной.

С бешено стучащим сердцем прыгала она вверх по ступенькам. В буйном опьянении торопливой непосредственности она уже воочию видела ту квартиру, которую займет скоро со своим любимым. С налету распределяла она комнаты, с нежной предупредительностью учитывая их уютную теплоту, покой и хорошее самочувствие будущего супруга. Она не знала Женеву, но ясно было, что их жилище может находиться только у подножия Монблана, с видом на озеро изо всех окон. В ее счастливом будущем — ни одной трещины. В начале следующего месяца Филипп собирался вернуться в Европу. Она твердо решила поехать в Гамбург ему навстречу и никогда его больше не покидать. Она не считала простой случайностью, что уже сегодня, может быть, он поднимается на корабль в Нью-Йорке.

Франсина горячими, будто в лихорадке, пальцами сложила письмо. Тут она заметила, что на ступеньке перед нею лежит нераспечатанная телеграмма. Очевидно, в те судьбоносные минуты вместе с письмом Филиппа ей вручили и телеграмму. Все это время Франсина держала ее, сама того не замечая. Она сразу поняла: это от родителей.

Отцу и матери захотелось съездить на Сицилию. Она, устав от скучного общения с ними и от заботливого ухода за стариками, по собственному желанию решила остаться. Разумеется, настоять на своем ей стоило жестокой борьбы. Папа никак не хотел согласиться, чтобы она проводила здесь время одна, безо всякой зашиты. Лишь благодаря тонкому искусству мамы, ее несколько болезненным намекам на изменившиеся обстоятельства и нравы, на всеобщую эмансипацию и на предстоящее супружество Франсины удалось добиться отмены отцовского интердикта. Да, вынужденной отмены запрета, ставшего уже элементом папиной жизни! Но как прав был он на этот раз в своих стариковских страхах!

Франсина ждала известий из Палермо. Она развернула телеграмму, посланную из Неаполя: родители сообщали, что уже завтра заберут ее домой.

Франсина чуть не вскрикнула от радости. В этой телеграмме она усмотрела последний дар небес. Она физически ощущала, как ее любимые со всех концов света отправляются в путь, чтобы вызволить ее из осажденной крепости. Она ежесекундно чувствовала приближение спасителей. Милость Господа совершенна. Только одну ночь придется ей провести в этой проклятой комнате, только одну ночь — спать в этой проклятой постели! Со всем своим багажом она отставала от действительности. Утренняя свежесть картины предстоящего отъезда смягчала последний остаток грязно-серого ночного морока.

«Быстрее упаковать чемоданы!»

Она пробежала десять ступенек.

Тяжело дыша, стояла она наверху. Слишком полагалась она на свое сердце. Даже глаза ее не могли ясно различать очертания и цвета предметов. Все зашаталось перед нею. На мгновение пришлось остановиться и отдохнуть, прежде чем направиться к своей комнате, после долгого восхождения пройти последний маленький отрезок пути, который казался ей теперь таким длинным и трудным.

Напротив, на уровне ее глаз висела огромная люстра — бледно-светящееся, тихо поскрипывающее создание — воображение Франсины с первого дня пребывания здесь наделило его своими детскими фантазиями. Люстра действительно как-то странно покачивалась, чуть накренившись под острым углом, или, если приглядеться, в едва заметном вращении медленно описывала полный круг. Франсина подошла к перилам лестничной площадки, так как ею внезапно овладела настоятельная потребность приблизиться к этой огромной сияющей птице, что с распростертыми крыльями парила над бездной.

Перила, отделявшие коридор от страшной пропасти, были невысоки. Франсина могла наклониться далеко вперед. Она смотрела вниз — сердце теперь билось ровно, — без малейшего головокружения, которое испытывала каждый раз, глядя снизу, — смотрела, как холл гостиницы наполняется толпой людей — они расписывались у портье, — и слышала грели настраиваемых инструментов.

Вчера, в тот же час, она тоже смотрела вниз. Тогда — вчера — украдкой проскользнул в ее душу соблазн:

«Что, если я нагнусь еще ниже и потеряю равновесие?..»

Однако она сразу поймала себя на этом искушении. Это глубина, бездна; это пустое пространство с его силой притяжения, всасывающей душу, — силой, которую Франсина хорошо знала, — но не желание покончить с жизнью. Это было так очевидно, что она немного помедлила, наклоном головы дразня бездну, а затем отошла от перил… вчера…