Правда и другая ложь - Саша Аранго

Все еще растроганный, Генри сел на капкан для куницы и стянул с ног полные песка сапоги. Вода с мокрых носок закапала на пол. Генри бросил взгляд на лестницу. Первые две ступеньки смутно виднелись в лунном свете, остальные терялись в темноте. Наверху уже никто не жил – если не считать куницы, до которой Генри, в общем-то, не было никакого дела. Теперь он будет жить своими воспоминаниями и перестанет писать романы.

Генри подскочил с капкана, словно ошпаренный. Роман! Он же обещал Мореани представить роман в августе. Где рукопись? Как он мог забыть о ней?

Генри бросился наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Перед закрытой дверью комнаты Марты лежал Пончо, уткнувшись носом в деревянный пол. Обычно рукопись лежала на столике рядом с пишущей машинкой. Но сейчас ее там не оказалось. В мусорной корзине было пусто. Генри ничком бросился на пол и заглянул под кровать, потом обыскал шкаф и ванную. Рукописи не было. Он распахнул окно и рванул на себе ворот рубашки – ему вдруг стало нестерпимо жарко. Генри сел на кровать Марты и задумался. В комнату вошел Пончо, улегся рядом и принялся выкусывать шерсть.

Марта все знала наперед. Прежде чем ехать к Бетти, она сожгла рукопись в камине, или нет – она поступила еще хуже – послала ее Мореани, заказной бандеролью и с припиской, сделанной ее замысловато-красивым аккуратным женским почерком. Что-нибудь в таком роде:

Желаю удовольствия от прочтения романа, Клаус. Генри не написал в нем ни единой строчки. Он вообще никогда и ничего не писал. В свое время он не был в состоянии писать даже школьные сочинения. Это не шутка, я совершенно серьезно. Единственное, что мой дражайший супруг смог сделать за годы нашей совместной жизни, – это внебрачного ребенка. Если ты, Бетти, будешь редактировать этот мой последний роман, то будь уверена, что плод в твоем чреве повторит судьбу своего отца. С самого рождения он был совершенно никчемной, никуда не годной личностью. Впрочем, Генри когда-то убил своего отца. При случае спроси его, где похоронена его мать. К тебе, Клаус, у меня одна просьба: если завтра утром меня не будет в живых, то сообщи об этом в полицию.

Генри встал с кровати. Нет. Этого она сделать не могла. Доносительство было не в ее стиле. Мстительность и злоба были чужды Марте, как и жажда славы. На женщине с такими низменными инстинктами Генри никогда бы не женился. Местью Марты станет молчание, которое уже и так, словно слой пыли, лежало на всем. Снова раздался грызущий звук. Да, куница тоже осталась здесь и будет теперь отравлять его существование.

Генри обыскивал дом до рассвета. В камине не было бумажного пепла, остались лишь комочки сгоревшего купальника. Ничего не нашел Генри и в мусорном ведре. Наконец он сдался, прекратил поиски и пошел в спальню, чтобы прилечь. Рукопись романа он нашел на подушке. На обложке карандашом было написано название: «Белая мгла». Марта придумала заглавие. Листы рукописи были перехвачены резинкой – прокладкой из-под крышки для консервной банки. Генри сорвал резинку с пачки страниц. Последней главы не было. «Милый, – написала Марта карандашом на последней странице, – наберись чуточку терпения. Догадываешься, чем все закончится? Целую, Марта».

* * *

Бетти не шла. Клаус Мореани положил в ящик стола протокол последнего МРТ-исследования и повернул ключ. Метастазы из бедренной кости уже поразили позвоночник, но у него еще осталось немного времени. В августе Генри сдаст в печать роман. До выхода книги в свет останется достаточно времени, чтобы съездить в свадебное путешествие в Венецию. Бетти любила Венецию, любила искусство ее Возрождения, зеленую от водорослей воду ее лагун и итальянское солнце. Как его супруга она получит в наследство все состояние Мореани, так отчего бы ей не сказать «да»? Мореани ничего не ждал и не требовал от нее, кроме того, чтобы она была рядом с ним. Ей даже не придется к нему прикасаться. Отвращение юности к запаху старости было хорошо понятно Мореани. Совсем недавно он ощутил запах старости, когда, будучи в опере, сидел в одной ложе со своей одноклассницей. Из ворота вечернего платья безобразно выступал покрытый редеющим пушком жирный затылок, а запах отжившего тела портил Клаусу настроение в течение всей «Травиаты». Особенно мучительной была мысль о том, что и сам он, видимо, пахнет не лучше, и поделать с этим ничего нельзя.

Мореани исполнился семьдесят один год. Он почти на сорок лет старше Бетти. О химиотерапии не могло быть и речи – от этого у него вывалились бы последние волосы и пропали бы остатки мужественности. Возможно, ему удастся протянуть лишний год, но какой ценой? Пока рак, к счастью, развивался неторопливо, и Мореани рассчитывал успеть сделать себе последний подарок – поездку в Венецию. Мореани не был уверен, что доживет до следующего лета, и тем более понимал, что детей у него уже не будет. Но Бетти молода и сможет выйти замуж после его смерти, родить детей от другого мужчины и завести нормальную семью. Ее дети будут расти в доме Мореани, играть в саду, в тени кленов, посаженных в середине девятнадцатого века его дедом. Бетти будет обеспечена до конца своих дней и станет управлять издательством с тем же талантом, с каким она сейчас выполняет свою работу. В этом Клаус Мореани был твердо убежден.

Дверь его отделанного дубовыми панелями кабинета была, как всегда, открыта. Стукнуло уже десять часов. Мореани нетерпеливо встал из-за стола, вытащил из ящика для входящих документов лист бумаги и вышел в приемную, где сидела его секретарша.

Гонория Айзендрат оторвалась от корректуры и посмотрела на бумажку, которую сунул ей шеф. Гонория работала в приемной Мореани вот уже двадцать лет. После периода процветания она пережила вместе с шефом времена неудач и провалов, его борьбу с возрастом и превратностями судьбы. Когда дела шли совсем плохо, Гонория накладывала свежий, более яркий макияж и делала новую прическу, чтобы вселить в Мореани надежду на лучшее.

Она верила в силу неприметных знаков, которые, подобно спрятанным указателям, непременно приведут ищущего к цели. Она, в конце концов, очистила приемную шефа от календарей с мрачными мотивами, а полки – от хлама старых неудачных издательских программ. Много лет она неизменно варила начальнику кофе мокко без кофеина, но зато с кардамоном. Смягчающие судороги свойства этого имбирного растения могли бы, наверное, предотвратить обе мировые войны. Мореани сам не замечал благотворного влияния напитка, что прибавило Гонории уверенности в своей правоте – доза кардамона оказалась точной. Мореани стал намного лучше себя чувствовать, особенно с тех пор, как в полумраке его кабинета повисли ароматы магрибской мяты и сандалового дерева, а цветы на письменном столе перестали вянуть.

Однако, несмотря на все усилия, банкротство издательства было явно не за горами. Энергия, с какой Мореани в былые времена правил издательством, стала иссякать. Между тем Гонория занялась частной перепиской шефа, а затем взяла под контроль святая святых – бухгалтерию. Интуитивное понимание цифр и множеств – это дар, который невозможно ни приобрести, ни унаследовать. В партитуре годового итогового баланса Гонория ощущала стройную мелодию жизни издательства. Деньги она добывала продажей лицензий и прав на экранизацию. От Гонории не ускользнуло, что в последние годы Мореани стал сильно сдавать. Его распоряжения все чаще звучали как завещания. Он начал регулярно навещать врача – это Гонория тоже заметила. Стали появляться первые инвесторы. Эти типы жаждали крови, придирчиво изучали бухгалтерские отчеты и, кажется, начали приценяться даже к мебели. Гонория готовила для этих гостей кофе на воде из цветочных ваз и подавала вместе с печеньем. После этого она садилась в приемной и ждала. Проходило немного времени, прежде чем первый из посетителей спрашивал, где туалет. Больше в кабинет он не возвращался.