Семейная могила - Катарина Масетти

А по вечерам женщины пели в хоре, занимались керамикой, и йогой, и всем-всем-всем — если, конечно, мужья были на охоте, или играли в боулинг, или ходили на хоккей.

Казалось, мужчины и женщины живут параллельными жизнями и мало что делают сообща. Сложно было себе представить, чтобы две подруги запаслись пивом и пошли на хоккей, пока мужья помогают младшенькому с уроками по английскому в промежутках между стиркой. Мужиков приходилось чуть ли не за волосы тащить на репетиции хора, чтобы была хоть пара басов, а в саду они появлялись лишь для того, чтобы прихватить камней для бани.

Женщинам бы и в голову не пришло солнечным зимним деньком оседлать снегокат и рассекать на нем по округе, поднимая снежный вихрь, ради одного своего удовольствия. Зато они запросто могли приготовить корзину для пикника и составить мужу компанию, усадив детей на колени.

Каждый жил своей жизнью — и все же на всяких соседских сборищах и деревенских посиделках это никому не мешало. Мужчины и женщины дружно распевали песни, напивались, тискались на танцплощадке в глубокой ночи, баловались в кустах с кем не надо, порой ссорились и закатывали друг другу скандалы. Но по моим ощущениям, все это было не хуже, чем жизнь в любом благоустроенном пригородном районе, и никогда не выходило за рамки приличия. Зато подобные мероприятия служили отменным поводом для сплетен, как я поняла, начав ходить на занятия местного хора и оставаясь после репетиций на чашечку кофе, чтобы узнать последние новости.

Одно можно сказать точно — мое высшее образование никого здесь не волновало, да я и сама старалась это не афишировать. Книги можно было обсуждать и так, многие ходили в литературный кружок и прилежно читали все книжные новинки. Там мне даже удавалось порой блеснуть. Пожалуй, это было единственное достойное применение моим знаниям.

Мужчины же читали исключительно спортивное приложение к вечерней газете.

Я никогда не поднимала вопросов, касающихся международной политики, философских мировоззрений или тендерных ролей в обществе, и не потому, что считала своих собеседниц слишком ограниченными для таких дискуссий — вовсе нет, — просто у них и так всегда находилось о чем поговорить, и об этом как-то речи не заходило. Иногда это были местные сплетни — да и мужчины, к слову сказать, тоже любили между собой посплетничать, — иногда рецепт пирога или ценные советы по уборке дома. Довольно часто они затевали мероприятия на благо всей деревни: убирали обочины, пекли булочки на продажу, собирая средства на строительство нового футбольного клуба для местной детворы, устраивали протесты против сокращений в детском саду. Энергии им было не занимать, все здесь вращалось вокруг женщин, несмотря на то что возглавляли сельский совет, как правило, мужчины. Иногда доходило до абсурда — к примеру, один старик раз за разом переносил дату общего собрания, которое должно было состояться у него дома, только потому, что его жене нездоровилось и она не могла приготовить им кофе!

Был в этих женщинах какой-то сермяжный феминизм, я только рот от удивления разевала. В то время как несчастные пропагандистки феминизма вечно предстают в средствах массовой информации эдакими плоскогрудыми мужененавистницами, стоит им лишь заикнуться о разнице в доходах мужчин и женщин, эти деревенские бабы крыли мужиков такими словами, что у меня волосы дыбом вставали. Ненавидеть они их не ненавидели, но и особого уважения к ним не испытывали, — скорее, любая из них смотрела на своего мужика, как на одного из своих пострелят, причем не самого сообразительного. Мужики думают членом, и им нельзя доверить ни одного важного поручения. Пусть уж занимаются своим делом, чтоб не путались под ногами! Никому из этих женщин и в голову бы не пришло считать себя феминистками.

Конечно же я обобщаю. Встречались здесь и мужчины, которые сидели с детьми, как, впрочем, и представители обоих полов, интересующиеся насущными социальными вопросами. Но они явно выделялись из общей массы. «Ну тот, Папашка!» «Ну та, Активистка!»

В общем и целом с деревенскими я, пожалуй, ладила получше, чем со многими другими. Люди здесь были непритязательными, доброжелательными и услужливыми, и в конце концов я активно включилась в местную жизнь. Организовала рождественский праздник в детском садике, написала небольшую пьеску, — правда, это было уже несколько позже. Я знала, что любопытные кумушки иногда и мне перемывают косточки, но не могла же я отказать им в такой малости. Когда родился Арвид, я уже вроде как стала одной из них, и все желали Бенни хорошей, крепкой семьи. Как хозяин последней молочной фермы в деревне, в глазах местных жителей он был чуть ли не героем.

В феврале я опять забеременела. Я и не думала, что такое возможно во время кормления, — ну или считала, что вероятность крайне мала. Вот мы и дали маху.

Бенгт-Йоран вечно нудит, что нельзя работать в лесу в одиночку. Ну а с кем мне работать-то? С Дезире, которая снова на сносях и кормит малыша грудью? На то, чтобы кого-то нанять, денег у меня нет.

Когда все это приключилось, я даже не деревья валил, а просто делал обход в лесу, поскольку собирался заняться вырубкой не раньше следующей зимы. Я взял свой старый снегокат и решил прокатиться по лесу. Один полоз зацепился за корень, снегокат перевернулся, придавив меня всей своей тяжестью. При падении я вывернул ногу — боль была такой адской, что мне не удалось приподнять снегокат и выбраться из-под него. Так и провалялся там вверх тормашками, пока не стемнело и Бенгт-Йоран не пришел мне на помощь, прочесав весь лес по просьбе Дезире. Даже вспоминать не хочу эти несколько часов, как я замерзал, сочиняя прощальную речь. Большую часть времени я провел без сознания от боли, а когда просыпался, не мог понять, где я нахожусь. У меня обнаружили сложный перелом ноги.

Мы, мелкие фермеры, такого не можем себе позволить. Страховка, конечно, покрыла расходы на сменщика, но лишь на короткое время. На более дорогую страховку у меня не было денег. Бенгт-Йоран, настоящий друг, согласился поработать за меня пару недель, но потом был вынужден заняться собственным пропитанием. Временами наведывались сердобольные соседи и старые знакомые, предлагая помочь денек-другой. Но когда до снятия гипса оставалось три недели, я уже голову сломал, не зная, что делать. Неужели все?

Как-то раз я лежал и страдал на кухонном диване, когда пришла Дезире и села рядом, положив мою голову себе на колени.

— Слушай, Бенни, дойка ведь не требует физического напряжения, правда?

— Дезире, и думать не смей! Силос таскать тебе уж точно не под силу. Да и с кормовой тележкой тебе не справиться. Мы же не хотим, чтобы у тебя случился выкидыш?

— Нет. Но я могла бы доить под твоим руководством. Бенгт-Йоран может приходить два раза в день и давать коровам корм, он сам сказал. Чаще у него не получится, но ведь этого, должно быть, достаточно?

Мне все это не понравилось, но выбора у меня не было. Бенгт-Йоран провел с ней инструктаж и научил надевать доильные стаканы на соски. Это она освоила, хотя первое время громко взвизгивала, когда ей казалось, что одна из коров подошла слишком близко. Все это время я ковылял за ней по пятам на своем костыле. Я мыл цистерны, кормил телят и проверял, нет ли у кого мастита или не перестал ли кто давать молоко. Норовистую телку мы отправили на живодерню, она стала, пожалуй, единственной жертвой моего приключения в лесу. Но я бы ни за что не подпустил к ней Дезире.