Дамы и господа - Людмила Третьякова

Княгиня что-то говорила ей, потом осматривалась, словно отыскивала тех, кого надеялась увидеть, и снова обращалась к Мари.

Та сидела, повернув к княгине голову. Аврора видела низко уложенный узел темных волос и тонкую нитку жем­чуга на нежной шее.

Демидова хотела сказать Павлу о Бетси, но тут заиграла музыка, и она принялась слушать.

В какой-то момент она увидела, что сын глядит в ту же сторону, куда только что смотрела она. Его взгляд, напря­женный, пристальный, удивил Демидову. Выражение лица было такое, будто он силился что-то вспомнить.

Едва окончилась первая пьеса, Павел, пригнувшись к матери, спросил:

— Вы видели Бетси? А кто рядом с ней?

— Ее воспитанница. Мещерская, кажется. — При­крывшись веером, она добавила: — Бетси сейчас живет здесь и всюду возит ее с собой. Хочет как-то пристроить. Девушка совершенно без состояния. Но очень милая.

Но тут музыканты вновь заиграли. Павел, чуть отстра­нившись от матери, казалось, ничего не слышал, думая о своем.

Когда объявили антракт и все стали подниматься с мест, чтобы немного размяться, она сказала:

— Надо подойти к Бетси.

— Нет-нет, — неожиданно отказался Павел.

Они увидели, как к ней и Мещерской приблизился какой-то осанистый господин. Все трое вышли в соседний зал, где на столиках было приготовлено для гостей легкое угощение.

Павел уговорил мать уехать пораньше. В экипаже все молчал, сидел, прикрыв глаза. Но она видела, что сын взволнован, и не находила тому причин.

Приехав домой, они разошлись по своим комнатам. Переодевшись, Аврора Карловна, как всегда перед сном, взялась за книгу.

Раздался осторожный стук, дверь приотворилась, и сын, стоя на пороге, тихо спросил:

— Вы не спите? Я хотел…

— Заходи же.

Павел все еще был во фраке, но мать заметила, что на­строение у него переменилось: сын выглядел довольным и умиротворенным. Сев в кресло напротив, он сказал:

— Помните ту девушку в зале, что сидела с Бетси? Я женюсь на ней!

…Через два месяца в Вене состоялось венчание Павла Демидова с княгиней Марией Мещерской.

Аврора Карловна была счастлива. За долгие-долгие годы неизбывная тревога за сына уступила место спо­койствию. Несмотря на то, что свадьба с Мещерской произошла скоропалительно, и у нее не было времени составить о Мари мнение, что-то подсказывало, что на этот раз ее беспутный Поль вытащил счастливую кар­ту. Похоже его фраза, «Я женюсь на ней!» — была не минутной прихотью, каких за ним числилось множество, а оказалась провидческим внушением ангела-хранителя, вмешаться которого в неупорядоченную жизнь сына денно и нощно молила мать.

После ночного разговора Аврора внимательно наблю­дала за Павлом. Она видела, как быстро тот изменился. Всегдашняя беспечная усмешка исчезла с его самодоволь­ного лица. Он заметно похудел и все выспрашивал, что ему делать, если на свое предложение он получит отказ. Собравшись к Барятинской с визитом, которому отво­дил роль решающую, Павел в первый раз за всю жизнь попросил у матери успокоительных капель. Прощаясь с ней, он был бледен как смерть и у порога обернулся: «Перекрестите…»

Все это давало Авроре Карловне надежду, что сын вступил в совершенно новую пору жизни. Она видела увлеченность Павла своей избранницей, его постоянное стремление любой их разговор свести к Мари. Выражение глаз, движение руки, старавшейся ненароком коснуться хотя бы кружев на платье невесты, новые интонации в голосе, новые суждения по поводу тех или иных вещей — все это убеждало Аврору, что сын изменился, обрел новый, сокро­венный смысл в жизни.

…Хлопот хватало и после свадьбы. Молодые были из­мучены визитами, которые полагалось сделать. За обедом Павел говорил, что мечтает о том времени, когда их все оставят в покое, и что оно, похоже, не за горами: пользуясь как молодожен отпуском, он решил убедить Мари не ко­чевать в свадебном путешествии по европейским отелям, а пожить в Сан-Донато.

— Где же это? — тихо спросила Мари.

Вместо Павла горячо отозвалась Аврора:

— О, дорогая, соглашайтесь, не мешкая. Это чудесное место. Я назвала бы его лучшим на свете, если бы не было моего Трескенде, куда я днями думаю возвратиться.

— Как, маман? — воскликнул Павел. — Разве вы не поедете с нами?

На лице Мари появилось разочарование — она тоже не соглашалась с решением свекрови.

— Нет-нет, — упорствовала Аврора, — я уже ску­чаю по своему дому. Мои цветы, как-то они там? За них беспокоюсь, а вот за вас — нет. — Она улыбнулась и, положив ладонь на руку Мари, добавила: — Умоляю, дорогая, не давайте воли этому шалопаю. Я уверена, у вас достанет сил. Ну а если он все же попытается выйти из повиновения, присылайте за мною — я мигом явлюсь на подмогу.

И они дружно рассмеялись.

…После отъезда Авроры стали собираться в путь и молодожены. Из всех драгоценностей, полученных ею к недавнему торжеству, Мари взяла с собой лишь платиновую шкатулку. Перед тем как положить ее в небольшой кожаный саквояж, она приподняла крышку: внутри, на бархате, сиял алмаз Санси — свадебный подарок свекрови.

Свадьба сына стала для Авроры Карловны событием, знаменовавшим счастливый поворот в его судьбе.

В том страстном чувстве, которое Павел испытывал к своей избраннице, виделся залог надежного супружеского союза. Мари ей очень нравилась, и она не сомневалась, что из невестки получится добродетельная мать семейства. О чем еще можно было мечтать?

И все-таки Аврора Карловна возвращалась домой в тревожном настроении. Приготовления к свадьбе, радост­но-взволнованное состояние Павла заставляли ее молчать о событиях, которыми делились с ней в письмах финские родственники. Все северные земли империи, в том числе и родина Авроры, переживали страшное, можно сказать, библейское бедствие, когда сошлись, вооружась против всего живого, две напасти: голод вместе с эпидемией тифа и оспы.

Лето 1867 года было просто чудовищным. В июне, когда венчался Павел и Вена утопала в цветах, Хельсинки завалило снегом, а поля покрылись толстым слоем льда. Наступил июль, за ним август и сентябрь, а картина оста­валась такой же.

Несмотря на все старания правительства, славшего сюда обозы с пшеницей и продовольствием, дело принимало ка­тастрофический оборот. Тысячи крестьян какое-то время пытались спастись от голодной смерти, раскалывая лед на полях в поисках остатков прошлогодних злаков, травы, коре­ньев. С деревьев обдирали кору, листья, хвою — несчастные пытались употребить это в пищу. День ото дня сил у людей оставалось все меньше, вымирали целые хутора.

По дорогам, ведущим в центр России, можно было видеть похожее на погребальное шествие передвижение людей, которые, покидая край холода и смерти, надеялись добрести до более благополучных районов. На санках везли стариков и детей. Шли от селения к селению, находя там те же безлюдье, бескормицу и уже смирясь с неотвратимой смертью.