Равнение на знамя - Александр Бушков

Один из бесполезных вскинулся с земли, поднял автомат, виднобыло, как рожу у него перекосило от боли, как он опирается на одно толькоздоровое колено, как ходит в руках автомат — и тут же его короткой точнойочередью успокоил кто-то из подбегающих. Второй тоже готов, так…

Рахманин несся неотвратимо и стремительно, он видел, чтоРадист отвлекся на набегавших с другой стороны, и они с Мешочником осталисьодин на один, и ясно уже, что прошлый раз не повторится, самоподрыва не будет.Мешочник силился поднять автомат, но второпях задел раненой ногой здоровенныйкамень, морду так и перекосило, автомат повело влево… Так, сейчас мы у неготрещотку-то ноженькой выбьем… успеваю, успеваю, бля!!!

Радист вдруг повернулся к ним, абсолютно пренебрегая тем,что две фигуры в камуфляже и сферах практически уже достали его, были в двухшагах. Полковник, ногой выбивший у Мешочника автомат, моментально ушел влево отнаправленного на него пистолета.

И умом не осознал, но глазами уже увидел, что пистолетнаправлен вовсе не на него.

Оскалясь, выпучив глаза, Радист палил в Мешочника — вспину, в затылок! Бежавший на полшага впереди напарника спецназовец обрушилсяему на спину всем своим немаленьким весом, зажал горло локтем, второй рукойпридавил к земле кисть с пистолетом — но поздно, Мешочник уже лежалнеподвижно, вытаращив стекленеющие глаза, и изо рта у него ползла темно-алаяструя…

Ничего еще не успев осознать, Рахманин, тем не менее,совершенно точно понял, что снова проиграл.

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину.

…Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три неполучал. Бог знает, что с вами сделалось: забыли, что ли? Или пропадают? Ямахнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войныоднообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законам.Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды,ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых ябыл свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец,уснет от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и яостанусь один, и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мнекака на колена…

Крепость Грозная, 16–26 октября 1840 г.

Дорогу оседлали к девяти часам утра, с упреждением примернона часок.

Внешне, разумеется, все выглядело благолепно и безобидно,никто ни о чем не подозревал. На посту ГИБДД ничего и не изменилось: возлеуродливого строения из серых бетонных блоков (наследие первой чеченской войны)точно так же торчало четверо милиционеров в серо-белом камуфляже. Как им иполагалось по жизни, они выборочно, по какой-то своей загадочной логикетормозили машины (идущие в обоих направлениях, понятно), проверяли документы,задавали вопросы. Правда, особенно не придирались и к побочному заработкуничуть не стремились — что не должно было вызвать у проезжающих никакихподозрений, те облегченно вздохнут, подумают: «Пронесло, тихие „гиббоны“нынче!» и прибавят газку.

Самые обыкновенные были милиционеры, не слишком бдительные,лениво-меланхоличные, как и полагается отстоявшим ночную смену. Автоматызакинуты за спину на укороченных ремнях, так что долго провозишься, прежде чемперекинешь их в положение для стрельбы (главное, как легко догадаться, виселопод пятнистыми бушлатами в кобурах-горизонталках и извлечено могло быть вмиг).

То, что одним из ленивых «гиббонов» являлся генерал Кареев,широкой публике — да и вообще всем посторонним — никак не могло бытьизвестно из-за присущей генералу профессиональной скромности, заставлявшей на протяжениипоследней четверти века избегать посторонних фотообъективов и вообщепубличности.

Близлежащее пространство давным-давно было продумано и умелопревращено в некое подобие минного поля — чужих практически не имелось,только свои, куда ни глянь.

По другую сторону автотрассы, метрах в двадцати в сторонуюга, располагался этакий табор. У обочины свалены в кучу объемистые, биткомнабитые сумки в колерах милицейского и армейского камуфляжа, на вершине штабелякрасовалась уже изрядно потускневшая армейская каска цвета хаки, на которойслева белой эмалевой краской был намалеван череп с перекрещенными косточками.Тут же, на воткнутой в землю корявой сухой ветке, гордо реял потрепанныйстарорежимный вымпел, алый с золотой бахромой, с профилем вождя трудящихсявсего мира и надписью «Бригада коммунистического труда».

Прислонясь спиной к штабелю, расположившись вольготно, нотак, чтобы видеть со своего места дорогу в оба конца, обосновался ВолодяУланов — небритый и на первый взгляд уже малость поддавший, в милицейскихкамуфляжных портках, тельняшке с махновской прорехой на пузе и армейскойпятнистой куртке отмененного образца. Означенный экземпляр, наигрывая аккордына той самой гитаре-недомерке, давно уже снабженной нормальными струнами идолжным образом настроенной, оглашал близлежащие окрестности меланхоличнымбезыдейным шансоном:

Позвольте, значит, доложить, господин генерал:

Тот, кто должен был нас кормить — сукин сын, чертпобрал!

Потери наши велики, господин генерал,

Казармы наши далеки, господин генерал.

Солдаты — мамины сынки, их на штурм не поднять,

Так что выходит, не с руки — наступать-отступать.[5]

Он ухмылялся вполне искренне: прекрасно понимал, что вобычные времена за распевание подобной, упаднической, идеологически не вполнеправильной, одним словом, декадентской песенки обязательно удостоился быукоризненного взгляда не от генерала, так от Доронина. И правильно, в общем,ничуть не соответствовали эти вирши теории и практике спецназа. Однако сейчасподходили как нельзя лучше. Удачно гармонировали с образом странноватойкомпании, в которой люди, более-менее понимающие, сразу угадывалираздолбаев-контрактников, собравшихся то ли в располагу, то ли на законныйдембель. Или попутку ловят, или накладочка вышла, и не пришла обещанная машина,вот и застряли ребятки надолго, бывает…

Доронин и еще двое так же старательно изображали служивых,удрученных долгим скучным ожиданием, валялись расслабленно, хотя и в менееживописных, нежели главный менестрель, позах, а когда надоедало, принималисьлениво бродить по обочине. Доронин, как человек солидный, внимания проезжающиммашинам не уделял, а вот двое его спутников, будучи гораздо моложе, с большойзаинтересованностью присматривались к молодым пассажиркам легковушек иэкскурсионных автобусов. Блондинке за рулем вишневого «жигуля» даже откровеннопослали воздушный поцелуй и долго таращились вслед, махая руками — на чтопрекрасная шоферочка внимания не обратила.