Недостойный - Александр Максик

Я кивнул.

— Каждый год я это говорю, — заметила Миа.

Мальчик в зеленой футболке забил гол, поднял над головой руку, сделал круг почета и скрылся в доме. Игра быстро завяла, и вскоре двор опустел и затих.

Мы плохо знали Себа и Полину, но Миа всегда стремилась подружиться с французами, с которыми, к ее удивлению и разочарованию, сложно было сблизиться. Поэтому после того, как несколько недель назад мы вчетвером где-то выпили, она позвонила им и пригласила на ужин.

В те годы считалось, что ужин с другими американцами — своего рода неудача, что более чистое, подлинное переживание всегда связано с французами, и Миа всегда была счастлива познакомиться с парижанами, которые ей нравились. Она посещала кулинарные курсы и превращалась в уверенного и талантливого повара. Это был бы первый ее ужин, приготовленный для французов, и она трепетала.

— Ты понимаешь, Уилл, это мечта, одна из многих!

— А что это за мечта?

— Парижская. Приготовить французскую еду для французов в своей парижской квартире.

— Ты прекрасно справишься.

— Спасибо, Уильям. — Она улыбнулась.

— Они уже здесь, — сообщил я.

Себ и Полина открыли тяжелую деревянную дверь, впустив ненадолго уличный шум, пока она за ними не закрылась.

— Salut! — крикнула сверху Миа.

Они помахали нам. Мы смотрели, как Себ и Полина, держась за руки, идут по двору, их шаги отдавались эхом. Миа вернулась на кухню, а я отправился впустить гостей.

Втроем мы пили вино и наблюдали за Мией, которая обваливала в муке куски морского языка, пока на чугунной сковороде растапливалось сливочное масло.

Ели мы за маленьким столом в гостиной. Миа настояла, чтобы мы сели, прежде чем она все подаст. И потом, одну за другой, Миа внесла тарелки с sole meuniere[13]и мисочки с жареным картофелем. Себ, который работал у оптового торговца вином, открыл одну из трех принесенных им бутылок шабли гран крю.

— За новых друзей, — провозгласила Миа, поднимая бокал. Лицо ее разрумянилось от кухонного жара, прядки волос висели по сторонам лица.

— За новых друзей, — повторили мы и соприкоснулись бокалами.

После еды и дежурных шуток о том, что американцы редко умеют готовить, а парижане — улыбаться, после обсуждения благородного заступничества Ширака за Джорджа Буша, Миа спросила Себа и Полину, как они познакомились.

— Проще не бывает, — ответила Полина. — Мы сидели в кафе. Оба в одиночку пили кофе у барной стойки. Оба читали свои газеты. Себ мне улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он сказал «bonjour», и с этого все и началось. С тех пор мы вместе.

Она коснулась затылка Себа и запустила пальцы в его волосы.

— Это она мне улыбнулась, — подчеркнул Себ, — но остальное правда.

Полина посмотрела на Мию и закатила глаза.

— И сколько уже времени прошло? — спросил я.

— Почти восемь лет, — ответила Полина. — Я только что закончила тогда юридическую школу.

— А вы? — поинтересовался Себ. — Как вы двое встретились?

— О, мы не… — начала Миа.

— Мы не вместе, — уточнил я.

Они рассмеялись.

— Вы серьезно? — пораженно воскликнула Полина.

— Мы друзья, — спокойно отозвался я.

— Я вам не верю, — заявил Себ.

— Moi non plus[14].

Полина улыбнулась.

— Но это правда.

Миа посмотрела на нее, и Полина перестала смеяться.

— Мы просто предположили.

— О, не вы первые, — усмехнулся я.

Миа принялась убирать со стола, Полина ей помогала. Пока они разговаривали в кухне, Себ наклонился ко мне.

— Mais pourquoi?[15]

Он спросил так, будто я ненормальный.

— C’est ma faut, — отозвался я. — Je sais pas[16].

Он долго смотрел на меня, потом покачал головой.

Когда они ушли, я стал мыть посуду, а Миа сидела за стойкой, приканчивая вторую бутылку вина. Потом я почувствовал ее у себя за спиной. Руки у меня были погружены в теплую воду. Она обняла меня за талию. Крепко прижала к себе и поцеловала в шею.

— Миа…

Она прижалась к моей спине щекой. И мы стояли так: она обнимала меня за талию, мои руки оставались в воде.

По пути домой ко мне вернулось ощущение изолированности, того телесного одиночества, которое охватывало меня каждую зиму. Как будто мне сделали инъекцию холодного и вязкого вещества. Я чувствовал, как оно распространяется по мне, тяжело оседая в центре груди, собираясь там. Оно было горьким, опустошающим и пугало меня.

Время от времени я встречал Мари в коридоре, и она бросала на меня многозначительный взгляд. В те первые дни школьного года, проходя мимо нее в коридорах, я встречался с ней взглядом и испытывал легкий всплеск желания. Ничего больше. Я не думал о ней и подвергался не слишком большому искушению. Мари дулась, встряхивала волосами и выпячивала грудь. Она приобрела манерность женщины более старшего возраста, более уверенной, а это ничуть меня не привлекало.

Утром четвертого октября я стоял на платформе станции метро «Одеон», дожидаясь своего поезда. Было почти восемь. Вокруг переминались люди, читая газеты, поглядывая на часы.

Прошло, наверное, минут десять, когда подошел мужчина моего возраста. Поезда в тот день ходили реже обычного.

— Pardon, — обратился ко мне он. — Excusez-moi, çа fait longtemps que vous attendez?[17]

Oh был повыше меня, в костюме, в черном пальто, вокруг шеи дважды обмотан серый шарф. Его внешний вид меня сразил. Всё на месте. Всё продумано. До переезда в Париж это качество ассоциировалось у меня с элегантными женщинами. Я восхищался парижскими мужчинами, их аккуратностью, вниманием к деталям.

Он был чисто выбрит, в квадратных очках в тонкой оправе. Волосы коротко подстрижены, с полдюйма длиной.

— Dix minute environ[18], — ответил я.

Он меня поблагодарил, посмотрел на часы и выпустил воздух сквозь плотно сомкнутые губы — международный жест признания, что жизнь такова и всегда будет такой. Затем послышался звук приближающегося поезда.