Когда погаснут звезды - Роман Воронов

но к моменту крещения стало ясно, что делать этого не стоит, рано, и их смыли, вот поэтому я не мог ждать Фому.

У старика вспотели редкие седые волосенки, нижняя губа затряслась, а глаза вращались с необычной для простого смертного скоростью.

– Как это, смыть? – пробормотал я, не представляя ровно никакой связи между мутными водами Иордана, светлым обликом Христа и каменной скрижалью.

– Вопрос не в том, как, а зачем это сделали, – отозвался водонос.

– И все же, как? – мне не терпелось сбежать, но ноги не могли сдвинуться с места.

– Омовение в Иордане – снятие двух заповедей из памяти, той информации, что нельзя было давать человекам. Сына Божьего, осознающего себя как Дух, через омовение отключили, в каком-то смысле от возможности проговориться и передать в мир слова истины, – Иоанн понемногу успокаивался, – эта процедура на видимом плане отражается процессом взаимодействия голографического двойника человека и тонкой плазмы воды в непроявленных слоях.

Я согласно кивал головой бредням водоноса-психа, а он увлеченно продолжал:

– Тонкая плазма, настроенная определенным образом, способна нейтрализовать нужные области в невидимых телах человека, в том числе и зоны глубинной памяти, и личной, и Вселенской, то есть библиотекарь может самым удивительным образом не видеть, просто не находить на полке нужной книги, даже если ее наличие указано в картотеке.

– И все это с помощью воды? – вставил я отвлеченно, давно перестав понимать что-либо.

Иоанн не обиделся:

– А знаешь ли ты, что зона в мозге, отвечающая за память, называется гиппокампа, что в переводе с греческого «морской конек»?

«Логика психа», – подумал я, но не стал обижать старика и просто подыграл ему:

– Омут забвения, надо полагать, тоже неслучайное околоводное понятие, – хохотнул я.

– Как и кит, – схватил в совершенном возбуждении меня за рукав водонос.

– А что кит? – вздрогнул я от неожиданности.

– Ячейка общей земной памяти, – снова выдал перл сумасшедший Иоанн самым серьезным тоном. – Но только в воде, вытащи его на сушу – всего лишь туша животного.

– Неужто любое купание… – начал я, но креститель (Господи, о чем я) прервал меня:

– Нет, нет, нет. Омовение не то же самое, что и купание.

– А в чем разница?

Старик вытаращил на меня бесцветные глаза:

– В осознанности или… неосознанности.

– Значит, – сделал я вывод, – крещение – это осознанное омовение.

Водонос радостно закивал:

– Погружение в воду при крещении наполняет человеческое существо информацией, выныривание снимает ее часть, либо целиком. За тем, что нужно оставить и можно убрать, следит Иоанн Креститель, Ангел-регулятор, – старик пригладил редкие волоски и приосанился, – твой покорный слуга.

«Пора делать ноги», – пронеслось в голове, но, к великому сожалению, они словно приросли к брусчатке мостовой. А псих тем временем продолжил:

– Троекратное омовение означает, что первый раз согласие на стирание лишнего дает Бог Отец, второй – сам человек, Сын Божий соглашается с Ним, и третий раз ставится печать на это соглашение Духом Святым. Уразумел ли ты, потомок великого предка, хоть что-нибудь?

Фома, потомок Фомы в моем лице пробормотал с испуга:

– Вода, принятая внутрь организма, дает жизнь, информацию, память, погружение же тела в воду, омовение его, позволяет смыть грязь, усталость и приводит к забвению.

– Учители наверняка любят столь прилежного ученика, – язвительно заметил водонос.

– Я что-то сказал не так? – обиделся я, почувствовав при этом, как мои ноги отлепились от мостовой.

Вместо ответа Иоанн спросил:

– Хочешь пить?

Он наполнил свой Грааль, и я отхлебнул:

– А что за две заповеди?

– Две последние, невидимые, – подмигнул мне старик, – те, что смыты водой.

– И что они гласят? – во мне вдруг проснулся интерес, необъяснимый, зовущий, тянущий к себе.

– Они индивидуальны, каждый пишет их для себя, – загадкой ответил водонос.

– И все? – вскричал я, и гулкое эхо поскакало по пустынным улицам изнывающего от жары города.

Старик улыбнулся:

– Обе они симметричны двум первым, но не относительно Бога, а самого человека. Большего сказать нельзя.

– Для двенадцатилетнего мальчика этого не достаточно, – прохныкал я, понимая, что хотел услышать их целиком.

Водонос, уже было повернувшийся ко мне спиной, задумался и спустя мгновение сказал:

– Дам тебе подсказки. Первая – подумай, для чего Богу потребовался всемирный потоп, и вторая – отчего некоторые души, даже сейчас, покидают мир посредством утопления.

Поправив на плече свой кожаный бурдюк, Иоанн Креститель направился прочь. В руках у меня осталась деревянная чашка.

– Твой сосуд, – крикнул я ему во след. – Ты забыл.

– Оставь себе, – ответил он не оборачиваясь. – Грааль теперь у тебя.

Два Бога

Когда над Агнцем беззащитным

Сталь жертвенная вознеслась,

Ты, не прикрывшись очевидным,

Меж ними тихо улеглась.

«Не откажите себе в удовольствии зачерпнуть из вселенской чаши истины кипящего ее содержимого и испить нектар блаженного знания и пронзительного опыта, дабы напитавши сим сквозь поры телесные кровь существа земного, в соитии неразрывном с оной стать соком яблока райского, что питает крыла Ангелов небесных, коими почудиться себя представить, пусть и на мгновение».

Столь причудливое объявление, начертанное размашисто и небрежно на обратной стороне старинной афиши, о чем красноречиво напоминали рваные углы и остатки казеинового клея, а также след чьей-то подошвы, возможно, разгневанного неудачным представлением зрителя, было приколото ржавой английской булавкой к ярмарочному шатру, спрятавшемуся за детской каруселью у самой опушки хвойного леса.

Мне, изрядно обалдевшему от шума беснующегося вокруг праздника, истошных детских воплей, грохота барабанов и литавр, визга труб, криков торговцев, нахваливающих свой товар, удушающих запахов жареных каштанов и мяса, непрерывно мелькающих перед самым носом розовых облаков сладкой ваты, накрашенных ртов безумцев-клоунов и столь же ярких, облепленных гримасами недовольства собственными чадами губ мамочек, этого неудержимого людского водоворота, совершенно не хотелось склоняться над вселенской чашей и уж тем более хлебать из нее весьма подозрительную субстанцию (что туда мог набуравить лукавый хозяин шатра, а в его нечистоплотности я почему-то не сомневался, одному Богу известно), но примерить, пусть и на мгновение ангельские крылья – вот это было любопытно.

Потоптавшись на месте, скорее, из осторожности, нежели для приличия, я решительно сдвинул полог, заменяющий входную дверь, и шагнул внутрь. То, что открылось моему взору, совсем не удивило (уж и не знаю, почему): шатер был пуст, конечно, не считая персидского ковра (опять-таки не скажу, отчего я решил, что он из Персии), расстеленного прямо на траве, и внушительных размеров книги, возвышающейся на нем. Видимо, под вселенской чашей истины организатор аттракциона имел в виду ее. Судя по кожаному крытью (ей Богу, ушло пол свиньи, не меньше) и золоченым шнурам, представленный экземпляр можно было назвать старинным, а наличие