Полночная ведьма - Пола Брекстон

Если бы только я знал, кто она такая, а еще лучше, если бы она позировала мне! Но об этих похоронах наверняка сообщалось в газетах, и я мог бы поискать заметку и найти в ней ее имя. А потом встретить и ее саму. Но с какой стати ей соглашаться говорить со мной? Она наткнулась на меня у двери опиумной курильни рядом с буйствующим выпивохой. Боюсь, даже если она и запомнила меня, то едва ли у нее сложилось обо мне благоприятное мнение.

Когда он увидел молодую женщину у дома мистера Чжоу Ли, то сразу же узнал в ней ту, которую утром того же дня видел на кладбище у вырытой могилы. Ту, которую он почувствовал непреодолимое желание нарисовать. Она успела снять шляпу с черной вуалью и облачилась в плащ с капюшоном, но не узнать ее было невозможно. Неужели она посещает опиумную курильню? Не может быть, чтобы женщина, одевающаяся так элегантно, явно богатая, с правильной речью, полная такого очарования и держащая себя с таким самообладанием, в самом деле была одной из завсегдатаев подобного заведения. Это просто невозможно.

Она слишком особенная, чтобы иметь подобные привычки… Слишком… сильная, что ли.

Эта мысль сначала удивляет его, но чем больше он думает о той девушке, чем яснее видит ее своим мысленным взором, тем больше уверяется в том, что он не ошибся. В ней и впрямь чувствовалась какая-то странная, необычная сила. И в ее зеленых глазах, когда она встретилась с ним взглядом, тоже было что-то необыкновенное.

Какого же они были оттенка? Голубовато-зеленого? Изумрудного? Как бы замечательно было написать их с натуры, увидеть ее здесь, в этой комнате. Мужчина мог бы полностью отказаться от собственной воли ради таких глаз.

Но в это мгновение в воспоминания о той ночи на Блюгейт Филдз врывается звук голоса жены Мэнгана, зовущего его по имени. Он подходит к двери комнаты, открывает ее и смотрит вниз, в темный лестничный проем.

– А, вот ты где. – Миссис Мэнган стоит на площадке третьего этажа, держа на бедре ребенка. По-видимому, для передвижения по темному дому ей вполне достаточно небольшого фонаря «летучая мышь», который она сейчас держит в поднятой руке. – Мы собираемся поужинать, и Мэнган спрашивает, не желаешь ли ты к нам присоединиться. Ну же, соглашайся. Правда, у нас за столом не будет никаких изысков, просто обычное рагу.

Брэм колеблется. На палитре, которую он держит в руке, поблескивают масляные краски, но он еще не наложил на холст ни единого мазка. Ему хочется отказаться и, отдавшись страсти, снова, как и прежде, с головой погрузиться в творчество. Но он живет здесь всего два дня, и Джейн так добра. Она напоминает ему мать, и он просто не может обидеть ее отказом.

– Я сейчас спущусь, – произносит он, но тут ему приходит в голову: у него нет ничего, что он мог бы внести в общий котел. Сегодня он получил приглашение поужинать с семьей Мэнгана впервые. Собственно говоря, до сих пор он даже не замечал, чтобы они собирались вместе на завтрак, обед или ужин. Дети то и дело пробегали мимо него, жуя фрукты или хлеб, но он ничего не знал о том, как питаются взрослые. Сам он купил немного хлеба и сыра, которые держит в жестяном поставце вместе с несколькими банками консервов, хотя до сих пор ему чаще всего просто не особенно хотелось есть. Было слишком жарко, к тому же он слишком занят, устраиваясь на новом месте. Так что ему хватало чая и печенья. Хорошо еще, что сейчас, когда его пригласили на ужин, ему не надо специально переодеваться.

На первом этаже царит счастливый семейный бедлам – взрослые и дети тесно сидят за кухонным столом, пес виляет хвостом и лает, требуя своей доли еды, а Джейн половником накладывает рагу, в котором слишком много моркови, в разномастные миски.

– Близнецы, – говорит она, на мгновение перестав раскладывать рагу по мискам, – будьте умницами, выведите Георга в сад. От него такой шум.

Мальчики выволакивают пса из кухни. Один из них поворачивается к Брэму и объясняет:

– Мы назвали его в честь короля!

Гудрун пожимает плечами и вставляет:

– Мэнгану нравится отдавать приказы монарху.

– Присоединяйся к нам, Брэм из Йоркшира! – восклицает Мэнган, маня его рукой. – Не мешкай на пороге, не то голодные орды сожрут твой ужин.

– В рагу все-таки есть немного мяса, – заверяет Джейн, – хотя, боюсь, кусочкам курицы в нем отнюдь не тесно.

Брэм занимает место на шатком табурете рядом с Фридомом.

Как странно они живут. Им надо кормить столько ртов, а денег на еду так мало. И все же они приняли меня, хотя я для них и обуза. Я должен доказать им: я не такой, как те, кто жил здесь до меня. Я должен пробить себе дорогу и отплатить им за доброту. И за их веру в меня.

* * *

Дневная жара еще не успела проникнуть за толстые стены дома номер один на площади Фицрой, и температура в малой гостиной достаточно комфортна. Я продолжаю сидеть здесь с мамой и после завтрака, пытаясь уговорить ее выйти за пределы дома, но она противится даже идее погулять по Риджент-парку. Я хочу соблазнить ее предложением отправиться в розарий, но она утверждает, что сейчас уже слишком поздно для роз и что она не хочет смотреть, как они вянут и умирают. После похорон герцога она мало-помалу становится все более апатичной, и я уже начинаю бояться за ее здоровье. Хотела бы я, чтобы мое магическое искусство могло хоть как-то облегчить ее страдания, но, к сожалению, никакая магия на свете не может изгнать боль из скорбящего сердца.

Уизерс стучит в дверь гостиной и открывает ее.

– Прибыл виконт Харкурт, миледи, – объявляет он, обращаясь к маме.

– Проводите его сюда, Уизерс, – говорит мама, наконец-то проявляя хоть какой-то интерес к тому, что происходит вокруг. Похоже, мой предстоящий брак – это единственный предмет, который вызывает у нее пусть слабое, но воодушевление.

Льюис, как всегда, наполняет небольшую гостиную своими энергией и целеустремленностью. Он здоровается с нами со свойственным ему непринужденным очарованием и даже ухитряется вызвать на губах моей матушки улыбку. Но после пятнадцати минут пустой болтовни, во время которой мама только и делает, что сплетничает о том, кто на ком женится и кто за кого выходит замуж, я не выдерживаю.

– Сегодня слишком погожий день, чтобы оставаться дома, – заявляю я, вставая. – Льюис, ты не хотел бы посидеть в саду?

– Да, конечно, и надеюсь, мне удастся уговорить леди Аннабель присоединиться к нам.

Как будто матушка захочет испортить тебе такой удобный момент остаться со мною наедине. Уверена, она откажется.

– О нет. – Мама, снова превратившись в слабую и немощную вдову, бессильно откидывается на подушки дивана. – Я лучше останусь здесь, в прохладе. А вы, молодые люди, идите. Ну же, давайте, я настаиваю.

Воздух в саду все еще по-утреннему свеж, хотя солнце светит ярко, а на голубом небе нет ни облачка. На тщательно ухоженных клумбах спокойно цветут нежные белые лилии и гвоздики, но оранжевые лепестки тигровых лилий словно горят на солнце, и мне кажется, будто я слышу, как синие цветы гигантского цеанотуса, оплетающего южную стену сада, поют. Я веду Льюиса по узкой, усыпанной гравием дорожке, потом мы с ним поднимаемся по широким каменным ступеням, проходим мимо прудика, в середине которого тихо журчит фонтан, и, наконец, добираемся до мощеного уголка, где стоят стол и стулья из кованого железа. Кто-то из слуг предусмотрительно раскрыл находящийся тут зонтик от солнца, так что стол и стулья накрывает тень. Здесь на теплых камнях, нежась на солнце, растянулся Яго. Проходя мимо него, я наклоняюсь, чтобы погладить его, и мне почти кажется, что на солнцепеке раскалилась даже его блестящая шерсть.