Кто живёт на чердаке? Сказки про домовых - Наталья Филимонова

* * *

После укола (укол пришлось делать совместными усилиями – Аделаида Семёновна колола, Миша извивался, папы держали Мишу, мамы страдали и угощали друг друга валерьянкой – в общем, каждый делал что мог) Миша очень быстро начал становиться похож на самого себя – то есть обретать нормальные размеры и окраску.

Потом все вместе пили чай на кухне у Зайченковых – уже без всяких тортов, а просто с малиновым вареньем, принесённым Аделаидой Семёновной. Мишины родители без конца благодарили её и называли ангелом-хранителем. А потом Миша заснул на коленях у своей мамы, и все стали расходиться по домам.

– Она немного странная, правда? – сказала Любина мама, закрыв дверь за Аделаидой Семёновной. – Но очень хорошая. И откуда только она взялась?

– Знаешь, мам, – серьёзно ответила Люба, – о некоторых вещах вам, взрослым, лучше не думать.

* * *

«Интересно, – думала Люба, засыпая. – Почему говорят „поправился“, когда человек потолстел, и „поправился“, когда болел и выздоровел? Вот Миша выздоровел и похудел одновременно – так он поправился или все-таки нет?..» – додумать мысль она не успела, потому что заснула, и ей приснилась пятнистая Аделаида Семёновна, делающая укол толстой Нюсе.

Новый год начинается с ёлки. По крайней мере для Любы новогоднее настроение всегда начиналось именно тогда, когда папа доставал с антресолей маленькую искусственную ёлочку и обтрёпанную картонную коробку, в которой, переложенные слежавшейся ватой и выцветшими газетами, хранились настоящие сокровища.

Здесь были старые, ещё из маминого и папиного детства, прозрачные стеклянные шары с мишурой внутри, и жёлтые стеклянные же сосульки, и новые игрушки, более лёгкие и небьющиеся, с нарисованными звёздочками и усыпанные блёстками. Были разноцветные металлические колокольчики, позолоченные шишки – бледно-жёлтые, шершавые и будто покрытые инеем. И старый-престарый ватный заяц; и ещё более старая голова Черномора из дутого стекла; и несколько новеньких пластиковых фей и эльфов; и тряпичный ангел, которого Люба сшила вместе с мамой в прошлом году; и конечно, Дед Мороз, чуточку похожий на Соколовского-Квартирного в голубой шубе; и длинная гирлянда из прозрачных снежинок с разноцветными лампочками внутри; и ещё одна гирлянда – с цветными фонариками. Два жёлтых и один зелёный фонарик не горели никогда на Любиной памяти, но она всё равно очень любила эту гирлянду.

Там, в этой коробке, было ещё много всего – разного и удивительного, и каждый раз всё это становилось открытием. Потому что каждый раз между двумя новогодними праздниками проходило невероятно много времени, Люба успевала забыть о половине из хранящихся в коробке сокровищ и потом радовалась им, как старым и долгожданным друзьям.

Это было немного похоже на летнее дачное ощущение, возникавшее каждый раз при первом приезде на дачу на выходные.

У соседей по даче, Коганов, был сын всего на год старше Любы. Звали его почему-то Валей, хотя был он вполне себе мальчиком. Весь год Зайченковы и Коганы жили в разных концах города и между собой практически не общались. А летом, на даче, они начинали ходить друг к другу в гости, вместе жарили шашлыки и загорали на речке. И каждое лето Люба и Валя Коган начинали дружить заново. Обычно они некоторое время присматривались друг к другу и не сразу заговаривали. Каждый раз оказывалось, что Валька за год вырос и стал каким-то чужим и незнакомым. А потом как-то так само собой получалось, что знакомы они сто лет, и что недоспелая клубника в этом году такая же вкусная, как и всегда, и уж этим-то летом совершенно точно они предпримут экспедицию по лугу до самой фермы.

Когда мама открывала коробку с новогодними игрушками, у Любы возникало чувство, похожее на то, которое появлялось при первой за лето встрече с Валькой: изумление, робость и – радостное узнавание.

Зима в этом году выдалась какая-то совсем не зимняя, в конце декабря за окном всё ещё лил нескончаемый серый холодный дождь, на улице под ногами чавкала липкая слякоть и всем прохожим хотелось, засунув руки поглубже в карманы и надвинув на глаза капюшон, бежать домой, не поднимая головы. Казалось, что Новый год никогда не наступит…

В квартире Зайченковых в последнее время шторы были постоянно задёрнуты: смотреть в окно совсем не хотелось. В конце концов однажды мама, вздохнув, сказала:

– Ну что ж. Погода погодой, а Новый год всё же никто не отменял. Будем наряжать ёлку.

И папа достал с антресолей разобранную ёлочку и заветную обтрёпанную коробку.

Мама принялась соединять ветки и расправлять иголки на ёлочке (в этот раз она показалась Любе ещё меньше, чем в прежние годы), а Люба, замирая, раскрыла коробку с сокровищами и принялась жадно рыться в вате и газетной бумаге…

Что-то было ужасно неправильно в этот раз. Вроде бы и игрушки в коробке – всё те же, яркие, сверкающие, чем-то памятные и в то же время завораживающе-незнакомые, и ёлочка в маминых руках быстро принимала нарядный пушистый вид, и мишура, извлечённая папой из отдельного большого бумажного пакета, так же, как раньше, искристо сверкала. Но… то ли шум дождя за окном, то ли задёрнутые шторы, а может быть, лица родителей без улыбок – что-то не давало появиться этому чудесному предновогоднему чувству – ожиданию взахлеб чего-то яркого и праздничного, чудесного и небывалого.

– Мам, – сказала Люба и зевнула, – давай мы завтра нарядим ёлку. Может быть… может быть, завтра будет лучше. Я, наверное, спать пойду…

Она редко вообще-то ложилась спать по доброй воле и без нескольких напоминаний (мама по утрам, будя её в школу, часто ворчала: «Вечером тебя не уложишь, утром не поднимешь…»). Но в такую погоду спать хотелось всё время, и все вокруг ходили сонные, пасмурные и непрерывно зевали.

* * *

На следующее утро – это было воскресенье – Люба проснулась от того, что в её комнате было очень-очень светло. У окна стояла мама – она только что раздвинула шторы.

– Проснулась? – Мама обернулась и широко улыбнулась Любе. – Посмотри!

Люба быстро вылезла из кровати и босиком подбежала к окну. Мама обняла её за плечи.

– Ух ты-ы-ы-ы…

За окном всё было таким белым, пушистым и сверкающим, как будто дождливых дней на свете не бывало вовсе никогда. Деревья, дома и машины покрывал толстый слой восхитительного снега. Дворник в оранжевой жилетке поверх тёплой фуфайки огромной лопатой сгребал снег с тротуара на обочину.

– Интересно, – негромко, задумчиво сказала мама. – Сколько помню себя, дворник как будто всегда был один и тот же – немолодой такой дядька, худой, небритый, в ватнике и ушанке… Как будто все дворы в этом городе во все времена подметал один и тот же дворник, который нисколько не менялся с годами…