Во власти стихии - Тами Олдхэм-Эшкрафт

– Таофе, – объявил Жон, указывая на миску с кофе.

По кругу пустили сгущенное молоко. Мы наблюдали за Жоном, чтобы понять, как пить это таофе. Он щедро сдобрил его молоком, пока таофе не приобрело вид подтаявшего ванильного мороженого. Островитяне, кажется, обожали сладкую сгущенку: ели ее с хлебом, добавляли в свое таофе и в бутылочки с детским питанием. К несчастью, пристрастие местных к сгущенке, а заодно к сахару и сладким фруктам, было причиной настоящей эпидемии кариеса, о чем явно свидетельствовали их широкие щербатые улыбки. Марева подала рыбу, хлеб и салат. Все было очень вкусно.

Мы покончили с едой и пошли за Жоном к ручью, протекавшему вдоль дома, чтобы вымыть руки и лицо. Ветер крепчал, и я видела, что Ричард беспокоится за «Майялугу». Я решила, что самое время открывать короба с товаром. Порывшись в рюкзаке, я достала кое-какие детские одежки. Протянула Мареве, и ее глаза округлились, увеличившись до размера блюдец. Она высоко подняла одежду и одарила меня щербатой улыбкой. Я вынула духи, платье и нитки, а еще футболку для ее сына. Когда мы гребли обратно на «Майялугу», я ощущала себя одним из эльфов Санты.

На следующее утро мы проснулись рано. Накануне Жон пообещал отвести нас на холмы, к человеку, который делает тапу[9]. Мы знали, что эту материю изготавливают из коры бумажной шелковицы, хлебного дерева или баньяна. Ее раскатывают тонким слоем, превращая в крепкую парусину, а после в одежду всех размеров и форм.

Нам пришлось предпринять достаточно длительную экскурсию, прежде чем мы оказались на поляне, где было выстроено что-то вроде домика на дереве, крытого тростником. Но когда мы подошли ближе, я увидела, что часть конструкции опирается на невысокие столбы, вкопанные в склон холма, а другая часть прикреплена к кокосовым пальмам. Стены домика были из пальмовых веток, а крыша крыта проеденным коррозией гофрированным алюминием.

На поляне, прислонившись к стволу упавшей кокосовой пальмы, сидели три женщины и отбивали кору короткими палками, по форме напоминающими бейсбольные биты. Наше появление явно было для них неожиданностью, они оставили работу и смущенно заулыбались. Жон вышел вперед и заговорил с ними на языке Маркизских островов. Во время разговора он обернулся и указал на нас. Мы закивали, улыбаясь. Старшая из женщин указала на домик на дереве и кивнула, а Жон махнул нам, приглашая следовать за ним вверх по тропинке.

Входная дверь была квадратной и всего фута четыре в высоту – нам пришлось нагнуться, чтобы войти. Внутри было темновато, хотя в хижине имелось два распахнутых настежь больших застекленных окна. Здесь сидел ссутуленный старик в драных шортах и красил тапу, разложенную на широком столе в углу комнаты двадцать на двадцать футов.

– Иа орана (добрый день), – сказал Жон, заставив старика поднять голову.

– Маэва (добро пожаловать), – отозвался ветхий старец.

Он поднялся, подошел к Жону и расцеловал его в обе щеки.

Жон представил нас Анри, после чего он расцеловал и нас тоже.

Сгорбленная спина Анри и его усталый взгляд свидетельствовали о непростой жизни, прожитой этим человеком. Он махнул рукой на свой рабочий стол, где лежал кусок тапы размером два на четыре фута. Я заметила, что эта тапа грубее и толще гибкой и пластичной тапы, из какой жители Самоа и Тонга делают одежду. Черными чернилами, сделанными из каких-то здешних корешков, Анри разрисовывал тапу символами и фигурами. Обычно такие рисунки повествуют о каком-то значимом событии или символически представляют мудрое утверждение.

Анри достал из старинного сундука много кусков тапы, чтобы мы могли выбрать. Мы отложили пять особенно понравившихся и извлекли из рюкзаков нашу валюту. Старик захотел получить рюкзак и пару шлепанцев. В конце концов мы уговорили его взять еще и немного денег.

Мы попрощались с Анри и спустились по тропинке на поляну, где женщины методично выколачивали тапу деревянными колотушками. Старшая из женщин была женой Анри, объяснил нам Жон, а две девушки – его дочерями. Девушки то и дело поглядывали на меня, хихикая. Я улыбнулась им и спросила у Ричарда, почему, как он думает, они смеются, – может, я делаю что-то не так? Ричард спросил Жона, а потом перевел мне, что младшая девушка хочет потрогать мои волосы.

– Правда? – удивилась я. – Пожалуйста. – Я жестом позвала ее.

Девушке было, наверное, лет пятнадцать, и она так смущалась, что едва осмеливалась поднять на меня глаза. Я наклонила голову, чтобы ей было легче взять прядь моих длинных светлых волос и пропустить между пальцами. Она с улыбкой поглядела на сестру. Я жестом предложила подойти и сестре.

Та живо подскочила, нежно провела по моим волосам и сказала «хенехе».

Жон перевел на французский для Ричарда: «Красавица».

– Да, красавица, – повторил Ричард, с гордостью глядя мне в глаза.

Я улыбнулась ему, а потом девушкам, подумав, какими странными, наверное, кажутся девочкам с Маркизских островов светлые волосы. Их волосы, густые и черные, тоже были длиной до пояса, и, собранные в хвост, они блестели гораздо ярче моих.

Я открыла рюкзак и вынула оттуда помаду и духи.

– Un pour vous, et un pour vous[10], – сказала я девушкам.

Прежде чем сестры приняли подарки, они умоляюще посмотрели на мать. Та согласно кивнула.

– Merci, Madame, – тихо проговорили они по очереди, перейдя на французский.

– Il n’y a pas de quoi (не за что), – ответила я, довольная, что расширяю свой словарный запас.

Улыбаясь, смотрела я на этих женщин: они казались такими экзотичными в тропических декорациях на краю света. Здесь было так мирно и безмятежно.

Закончив созерцать океанский простор я перевела взгляд на палубу «Хазаны» и царящий на ней хаос. Как было бы здорово, если бы здесь были какие-нибудь женщины, с которыми можно поговорить, – да хоть кто-нибудь… Ричард. Шестой день пути разгорелся и сделался паляще жарким, без малейшего дуновения ветерка. «Хазана» двигалась еле-еле, и я двигалась еле-еле вместе с ней.

– Голос, ты здесь? – отважилась я.

Молчание.

– Прости, что истратила воду.

– В следующий раз хорошенько подумай.

– Ладно.

Не зная, чем себя занять, я спустилась в каюту, чтобы прибраться. Уныние плескалось во мне, подступая к самому горлу. Схватив ручку, я записала в судовом журнале: «Я на грани». Закрыла глаза, чувствуя, как сердце начинает биться все быстрее и быстрее. Может, у меня сердечный приступ и я упаду замертво, подумала я.

– Отвлекись на что-нибудь, – предложил Голос. – Помнишь, ты собиралась заняться уборкой?

Оглядев салон, я поняла, что не знаю, с чего начать. Прежде здесь был такой элегантный интерьер, такая роскошная отделка – потолочные панели без единого пятнышка и полированное дерево. Я пробралась в носовую каюту, решив, что лучше начать оттуда и двигаться к корме. Просто невероятно, как много вещей из салона и с камбуза громоздились теперь на носу. Я понимала, что «Хазана» совершила переворот вверх днищем, но, судя по множеству разрушений и тому, как вещи громоздились по всей каюте, мы должны были опрокинуться через нос – перевернуться, как переворачивается гимнаст, делающий колесо.