Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям - Станислав Симонов

Сидя за «дубком», на втором ярусе я видел ноги дагестанца. Его натруженные, стоптанные ступни напоминали нижнюю часть нарезного батона.

ПРОШЛЯК — раскоронованный бывший вор.

4 сентября. А я все еще жду. Прошел объявленный срок, конец лета и еще одна дата, 2 сентября. Вот уже 4 сентября. Что еще ждать? Видимо, Нового года. Ну что ж, до Нового года осталось всего 116 дней, и, похоже, встречу я его именно здесь.

Вчера покатали на машине. Возили как возможного свидетеля по делу «оборотней в погонах» в прокуратуру. Один только вид — просто улиц, людей, машин, домов, возможность пройтись по земле (в тюрьме по земле не ходят никогда) — вызвал приступ нестерпимой тоски. Они там, на свободе — ходят, ездят, суетятся, живут. Просто живут, даже не представляя себе, какая это ценность. Я же продолжаю гнить на централе в буквальном смысле слова.

Вежливые прокурорские работники вежливо навесили наручники, вежливо покормили из прокурорского буфета. В чистеньком кабинете по стенам много бумажных мешков с явно изъятой документацией. Чистенький туалет, евроремонт. Джип вместо автозака. Вежливая беседа неглупых с виду людей.

— Спасибо. До свидания.

Наручники вежливо «клац». Участливо:

— Не жмет? Удобно ли?

Джип, мигалка, МТЦ. Крайне вежливо:

— У вас, наверное, финансовое образование? Какое-какое? А второе РАУ?! О! Сильно!

И на прощание ну очень, очень вежливо:

— Удачи на суде. Только вам, искренне!

Наручники клац — открылись. МТЦ. И для вновь прибывших, оглушенных арестом, очумевших, в шоке прибывающих, в непонятках находящихся:

— Тебе говорю, урод! Вещи, ебена мать, с собой брать! С собой, ебаный в рот, а не на пол!

Вот я и дома. Все встало на свои места: грязь, запах краски и дерьма. У нас «дома», на МТЦ, тоже, знаете ли, ремонтируемся. И гнусная, клопиная нора — хата 131. У, гады!

Да воздастся тебе, гнида К-ов. Да воздастся тебе, сволочь Мак. Чтоб лопнули вы за мои деньги. Чтоб каждый мой рубль поперек глотки вам встал. Поперек желудка, попереком прошел через весь кишечник и еще долго-долго кособоким попереком выходил из ваших жирных геморроидальных жоп!

Я же тем временем продолжаю отчаянно чесаться. Клопы тихо делают свое дело — жрут!

14 сентября. Шторки в «танке» заколебались, затем хлопнули «тормоза», и шнифтовой прокричал:

— Новенький!

Обычное явление: закинули еще одного бедолагу. Через минуту донесся вопль:

— А! И-и-и-!!! — Затем грохот падающего тела и крики: — Ложку, ложку! Весло давай! Да держи его, держи!

И прозвучало:

— Эпилепсия!

Я выглянул из «танка» в надежде узнать, кого скрутило на этот раз. Хрипел и бился новенький. Эпилепсия всегда неприятна, а в тюрьме это вдвойне отталкивающее зрелище: грязь, кровь из разбитой головы, слюни, встревоженные лица, всеобщее напряженное внимание.

Бедолага отошел крайне быстро. Ну, оклемался и оклемался. Тут и не такое увидишь. Я пошел на дальняк, отметив про себя, что у новенького «бедолаги» на удивление мерзкое лицо. Типичный дегенерат-вырожденец. Внешне очень неприятный тип. Вооружившись бутылкой из-под кетчупа, наполненной водой (я не мусульманин, но чистоту тоже люблю), закрыл за собой шторки и взгромоздился над чашей «Генуя». Дальняк — единственное место пусть временного, но уединения в хате. Сосредоточившись, организм запускает исход, процесс пошел. И в этот самый момент, в момент процесса, шторка откинулась, и мне явилось рыло этого самого новенького. Вместе с частями исхода у меня отпала челюсть. За два года пребывания в тюрьме (и, забегая вперед, за всю мою тюремную биографию, а она была немаленькой) такого я еще не видел. Всякое случалось, но чтобы кто-нибудь влез в занятый уже дальняк — никогда. Рыло открыло рот и предложило мне подвинуться. Оно хотело бросить в отверстие чаши «Генуя» бычок! Шок! Я орал так, как если бы эта субстанция кинула все же сигаретный окурок и тот, попав мне в гениталии, прожег бы их насквозь. «Торпидон» потом сказал, что таким он не видел меня никогда. Действительно, орал я знатно.

В очередной момент, проходя мимо этого идиота, я поинтересовался:

— А звать-то тебя как, чудо-человек?

— Зови меня Санек или просто Волчара, — охотно сообщило чудо.

Я от неожиданности аж поперхнулся.

— Какой ты, нахуй, Волчара?! Скорее бандерлог.

Санек не обиделся.

И убийцы, оказывается, бывают милыми людьми.

Из истории спорта. Всю жизнь простоял на низком старте в ожидании выстрела. Выстрел прозвучал, но попали ему прямо в задницу.

Из истории театра. Всю жизнь играл. Иногда получалось убедительно. Не всегда. Он совершенствовался. Переживая настоящие эмоции, запоминал свое состояние и нес его на сцену. Потом сравнивал. Потом сравнивал получившееся с настоящими эмоциями. Потом решил перенести кое-что со сцены в жизнь. Доводил имитацию в жизни до совершенства. Провоцировал всплески эмоции, намеренно скандалил так, чтобы быть уверенным в своей убедительности. Все время внутренне сравнивая: натурально? похоже? Дошел до совершенства — разницу между настоящей и сыгранной эмоцией различить было уже невозможно. Казалось, этого мало. А что, если замахнуться на вечное? Что, если сымитировать смерть? Сымитировал блестяще! Не раскрывался до конца. Его так и похоронили, не сумев отличить игру от реальности. Опомнился он только в гробу. Понял, что заигрался, но было уже поздно — гроб закопали. А жаль, жил бы и жил.

Из истории сыска. Ради плана посадил себя, подведя под 162, часть 2.

Из истории любви. Любил себя самозабвенно, до такой степени, что от этой страстной любви стал непроизвольно размножаться почкованием и делением.

Из истории химии. Смешивал все подряд. Смешивал, смешивал, мешал, мешал и помешался.

Из криминальной жизни. Сам у себя украл часы и себе же продал за фальшивые деньги. На этом и попался: деньги у себя украл и понес их в магазин, где и повязали.

Из истории криминальной любви. Так любил жизнь, что трахнул ее. Она заявила на него, и его посадили за изнасилование.

Из истории патриотизма. Отдал свою жизнь за родину другому государству.

Смешливый. Смеялся над всем, даже над собой. Когда сломал ногу, смеялся так, что лопнуло в животе. На операционном столе от хохота захлебнулся и помер. На похоронах покойник продолжал улыбаться. Говорят, из могилы до сих пор доносится веселый смех.