Яд Борджиа - Мартин Линдау

– Господа, разве есть что невозможное для Борджиа? – воскликнул иоаннит, не обращая внимания на умоляющий взгляд Бембо. – Почему, говорят, убит герцог Гандийский?

– Один Роланд за одного Оливера. Цезарь стал герцогом Романьи! – со смехом сказал Лебофор.

– Но позвольте, – сказал посол, – ведь вам известно, синьор Орсини, что в интересы республики вовсе не входит упрочение мира между вашей партией и Цезарем. Но при печальном изменении обстоятельств у Борджиа, несомненно, были все причины действовать по отношению к вам, как к главному деятелю перемирия, открыто и честно.

– Кроме того, – сказал Орсини, хватаясь за подсказку, – Цезарь в доказательство своей искренности рассказал мне все о тайных переговорах, происходивших между ним и Марескотти из Болоньи, которые из ненависти к Бентиволли хотели сдать ему город.

– Он выдал их, потому что не верил, что они выполнят свое обещание, – ответил неуступчивый иоаннит.

– Во всех случаях он – позорное пятно рыцарства, недостойный изменник! – с жаром воскликнул Лебофор.

– Хватит ли у вас, рыцарь, мужества высказать это ему в Риме? – спросил Макиавелли.

– И в Риме, и в его логовище!

Легкий жест шута прервал ответ, готовый сорваться с языка Макиавелли.

– Нет, вы не можете винить яйца за то, что из них выходят крокодилы, – проговорил он со своим обычным ничего не выражающим взглядом, странно противоречившим его полным смысла словам.

– Мне больно слышать, господа, ваши неразумные речи, – сказал Бембо, – поистине, вы оскорбляете нашу святую матерь-церковь, понося таким образом его высшего земного главу. Кроме того, вы подрываете самое основание веры, ибо может ли быть божественной та религия, которая своим представителем имеет такое чудовище?

– Он избран благодаря симонии[14], и не по праву удерживает за собой власть, пока его не поразит небесный гром! – страстно возразил иоаннит.

– Или союз римского дворянства, который, как я слышал, замышляет это, – проговорил флорентиец.

– Небесное возмездие уже покарало его избирателей за их прегрешение против Святого Духа, и сделало это собственными руками избранника, – продолжал иоаннит. – Кардинал Колонна в изгнании, у Юлиана делла Ровере, Асканио Сфорца и Савелли – конфисковано имущество, и они, чтобы спасти себе жизнь, сами бежали из Рима, старый кардинал ди Капуа отравлен, кардинал Орсини и архиепископ флорентийский будут уничтожены со своими близкими в очень недалеком будущем.

– И все же возможно, что только пылкая и страстная душа, как у его святейшества, могла возвратить церкви ее блеск и отнятое у нее наследие и что ради этого Небо стерпело его возвышение, – неуверенно сказал Бембо.

– Юрист, солдат и священник! Разве по этому рецепту делают черта, дядя? – спросил шут. – А ведь Цезарь последовательно был ими.

– И все в такой высокой степени! – возразил флорентиец. – Папе Александру, бесспорно, приписали бесконечно больше дурного, чем он заслуживает. Его безмерная любовь к могуществу и к своим детям, его стремление к прославлению своего имени, его могучие, пылкие страсти – все это привело его к ужасным деяниям тирании, но всем этим действиям он дает такое верное направление, что к ним почти нельзя предъявить обвинение в несправедливости. Кто из его жертв не заслужил своей участи?

– Да как вы можете обвинять папу в симонии, когда во время его избрания ни один святой на небесах не славился столькими божескими и человеческими добродетелями, как он? – поддержал его Бембо.

– Возмутительное лицемерие! – возразил иоаннит. – Но я готов допустить, что его сын – наихудший из двух демонов и подстрекает упрямого старика на его ужасные поступки. С тех пор, как Цезарь[15] стал пользоваться влиянием, получилось такое впечатление, что Римом стал править ареопаг[16]. Говорят, что временами он даже чувствует угрызения совести, но поток уже захватил его, и он не может удержаться. Александр – безумный тигр, но Цезарь помесь змеи и тигра.

– Ради вас самих, благородный рыцарь, я дал бы вам совет помолчать в Риме о таких вещах, – очень серьезно сказал посол.

– Мой спаситель будет в Риме под моей защитой, – с горделивым румянцем на бледных щеках воскликнул Паоло Орсини, – мы, Орсини, не подчиняемся там ни папе, ни Цезарю!

– Я знаю, ваш род очень могуществен, благородный синьор, – ледяным тоном ответил Макиавелли, – но как-то странно звучит ваша речь для вассала святого престола.

– Если есть такая низость, которой не совершил бы Цезарь, хотел бы я знать, как он ее называет на исповеди! – сказал Лебофор. – О, в нашей стране его задушили бы при рождении, если бы можно было прочитать его душу на лице его.

– Почему же вы не умертвили своего короля, горбатого Ричарда, точный портрет Цезаря? – сухо спросил Бембо. – Освещало ли когда-нибудь солнце более мрачного злодея?

– Не смейте оскорблять короля Ричарда, или, клянусь небом… Впрочем, ведь вы не знаете, что это именно он был тем храбрым королем, который в утро перед битвой у Босуорта посвятил меня в рыцари и со своей шляпы отдал мне цветок дрока! – с жаром воскликнул Лебофор.

– Ого, смотрите-ка!.. Какой же великий подвиг совершили вы, рыцарь? Ведь, по-моему, тогда вам едва ли могло быть больше двенадцати лет? – спросил Макиавелли. – Скажите мне это, пожалуйста!.. Ведь я знаю, что этот король редко делал что-нибудь без достаточной причины.

– Мой отец, мой брат и их приближенные ночью покинули короля Ричарда, чтобы соединиться с Ричмондом, теперешним королем, – ответил Лебофор, – я же, будучи в полном неведении о злодеяниях Ричарда и восхищен лишь его рыцарской храбростью, потихоньку вернулся в его лагерь. Когда Ричард услыхал об этом, он поклялся святым Павлом, что я один стою больше всей моей семьи, и, воскликнув: «О, мой Босуорт, ты будешь твердыней!», обнажил свой меч и так сильно ударил меня, посвящая в рыцари, что я несколько недель чувствовал на спине это посвящение.

– Поистине, брат Реджинальд, хороший нотариус мало заработал бы, составив только реестр преступлений Цезаря, – снова начал неугомонный иоаннит.