Снайпера вызывали? - Марина Серова

Вся спонтанность жизни летит к черту, вы не можете, если вам вдруг взбредет в голову, направиться вон на ту горку для того, чтобы просто поваляться на траве да похлебать водицы из родника.

Перед вами по местности предполагаемой прогулки должна пройти целая экспедиция на предмет выяснения степени безопасности маршрута, за кусточками и на высотах залягут стрелки, возле вас неотлучно будут присутствовать хмурые дяди, готовые при малейшем шорохе выхватить из кобуры под мышкой пистолет.

Вот вам и свобода.

Так что, мечтатели, выбирайтесь поскорее из бедности, но, пожалуйста, не стремитесь высоко наверх — там мало чистого воздуха…

Я посмотрела на табло электронных часов — Кент покинул меня пять минут назад.

Интересно, что же такое ему прислали по пейджинговой связи, что лысый вынужден был буквально бежать от меня?

Или я преувеличиваю?

Может быть, я тут на самом деле ни при чем, а просто получено какое — то сверхсрочное сообщение, которое нужно согласовать с начальством?

Но почему меня тогда заперли? И сколько мне тут еще суждено находиться?

Нет, явно произошло что-то экстраординарное. И это «что-то» имеет отношение ко мне.

Что ж, я могу так сидеть долго. Если это испытание на прочность, то зря стараетесь, господа, в моей жизни бывало еще и не такое…

* * *

— Будешь сидеть сорок минут, пока все пойдут на площадку для игр, — злорадно сказала мне пионервожатая, вталкивая меня в изолятор.

Я уже готова была расплакаться и сдерживалась из последних сил.

Ну как мне было объяснить этой великовозрастной дуре, что не нарочно, честное пионерское, не нарочно я пролила какао на ее блузку во время завтрака в столовой летнего оздоровительного лагеря «Ромашка», куда я ездила уже второй год подряд.

В изоляторе все было плохо — и чересчур жарко, и вообще страшновато, честно говоря.

У нас один мальчик из младшего отряда недавно заболел желтухой и лежал здесь целых три дня, пока его не перевезли в город. Так что я всерьез боялась заразиться этой опасной болезнью.

Я сначала долго стояла в дверях, не решаясь даже ступить шаг на дощатый пол, не говоря уже о том, чтобы присесть на табуретку или кровать.

Даже дышала я с опаской, мне чудились в воздухе мириады злобных микробов.

Но альтернативы у меня не было, и я вскоре уже дышала полной грудью, а поскольку мой зоркий взгляд приметил незапертую форточку, то я и сама не заметила, как оказалась на кровати рядом с окном и, сдвинув занавеску на свою сторону, наслаждалась прохладой.

После того, как я раз двадцать мысленно пожелала пионервожатой во время утренней линейки провалиться под землю, прошло всего шесть минут.

Осталась еще уйма времени!

Что же я буду делать в эти длинные тягучие полчаса? Я закрыла глаза, думая, что просижу так минуту, и открыла их через двадцать секунд, судя по часам, висевшим над входом в изолятор.

Да как же это так! — возмутилась я. — Когда мы играем в догонялки или в секреты, то час, а то и полтора пролетает незаметно! Почему же сейчас время идет по-другому? Или дело тут не во времени, а во мне?

Наверное, это был самый главный вопрос, который я задала себе в детстве. Может быть, именно он и предопределил всю мою жизнь…

«Значит, я могу по-разному воспринимать время, — сосредоточенно думала я. — А может быть, не только время? Может быть, и папу, и маму, и друзей? И школу? И саму себя? Вот сейчас, например, я себя очень хорошо воспринимаю. А иногда — так разыграюсь, что как будто меня и нет. Что же все это означает?»

Все остальное время я провела в размышлениях. Собственно говоря, стоило бы назвать это медитацией, хотя это слово по отношению к десятилетнему ребенку звучит несколько выспренно. И тем не менее это так.

Я словно бы потерялась в крохотной палате изолятора, была одновременно и здесь, и снаружи, везде и нигде, удалялась на сто веков назад и улетала в неопределенное будущее.

Никаких конкретных картинок при этом я не видела, но ощущение вечности пронзило меня тогда с ног до головы. Я начала что-то очень важное понимать, хотя спроси меня тогда кто-нибудь: что же тебе открылось? — я лишь развела бы руками…

В изолятор ворвалась испуганная пионервожатая — она, оказывается, позабыла обо мне и увела детей в лес. Я просидела в одиночном заключении не сорок минут, а целых три с половиной часа.

Как ни странно, я была даже благодарна своей тюремщице за то, что из-за ее прихоти я получила такой невероятный мистический опыт.

…Это ощущение снова пришло ко мне в разведгруппе «Сигма», когда мне пришлось четыре часа простоять по колено в воде с винтовкой наперевес в ожидании тарелки, которую мне должны были бросить из кустарника. Точное время броска не указывалось и само собой предполагалось, что курсантки будут ждать столько, сколько потребуется. Это упражнение воспитывало одновременно и терпение, и умение сконцентрироваться в нужный момент.

Да что я говорю, какое там «в момент»! В одну тысячную долю момента!

Комары, мухи, слепни, лягушки, мальки, пауки, мокрицы, даже проползавшая неподалеку змея к исходу второго часа были уже не в счет. Тело зверски чесалось, в глазах постепенно набирали обороты красные круги — немилосердно пекло солнце.

Но потом весь дискомфорт куда-то испарился. Я просто стояла в воде и была готова выстрелить, когда полетит тарелка. Мне вдруг стало очень хорошо — как-то по-особому пусто и спокойно.

И, когда мимо меня просвистела тарелка, я успела выстрелить и с искренним наслаждением смотрела, как падают в воду раздробленные осколки.

Зачет был сдан.

* * *

— Не заскучали тут? — раздался сиплый голос Рифмача вслед за скрипом открывающейся двери. — Вы уж не обессудьте, Женя, дела, знаете ли!

— Что-то случилось, Роберт Иванович? — осведомилась я спокойным голосом.

— Пока нет, — откликнулся Фомичев. — Но скоро, думаю, случится.

Вслед за хозяином вошел Петро и, аккуратно захлопнув дверь, остановился у входа, сложив свои кулачищи на животе. Рифмач оценивающе посмотрел на меня, вздохнул и глухо добавил:

— С вами случится, Евгения Максимовна. Именно с вами. Если…

Я вскочила с кресла. Поскольку в этой ситуации мне полагалось быть испуганной, я выпучила глаза и, задыхаясь, затараторила:

— Роберт Иванович! Мы все обговорили с Кентом. Мы составили приблизительную калькуляцию! Если она вам кажется чересчур велика, что ж, ведь все можно поправить, я вам обещаю!

— Во-от, — поднял палец Фомичев. — Все можно исправить, говорите? Это звучит разумно. Да только вот время у нас поджимает…

— Время? — продолжала я лепетать. — О, я совсем не тороплюсь, Роберт Иванович! Если хотите, я могу хоть всю ночь…