Моя крайность - Тата Чепурнова

Я сама того не желая искусственно создала столь нелепую ситуацию, столкнув лбами друзей детства. Лёшка непременно кинется давить меня своим авторитетом, кичась разницей в возрасте, хотя четыре года возрастного перевеса не делает его умнее и благоразумнее.

Теперь я стою, переводя дыхание, уперевшись лбом в холодный металл, но не чувствуя озноба, меня пожирает адский огонь. Лизнувший сначала яростным Лешкиным взглядом, оголенную кожу, бесстыже выставленных на показ ног. А в довершении сочившийся жар даже сквозь дверь, рикошетя от брата, проходится по моей совести. Ничем не запятнанной на самом деле, но вдруг забившейся в угол.

В панике дёргаю за край футболки, одергивая её как можно ниже. Скольжу вспотевшими ладошками по бёдрам, которые наверняка по Лёшкиным предположениям всю ночь прибывали в позе "рогатки".

Нет, мне не найти оправдательных слов для старшего брата и не отыскать более-менее внятных аргументов, чтобы выгородить Макса перед лучшим другом. А всё потому, что я балда, благополучно забыв о глазке, поспешила распахнуть дверь, явив себя во всей красе. А бурная фантазия Лёши, приправленная жизненным опытом обязательно проведёт параллель сексуальной ненасытности Макса с моим внешним видом.

Спровоцированное чувство суетливости подталкивает меня к ванной комнате, в которую я влетаю, наплевав на все рамки приличия. Сейчас совершенно нет времени на предупреждающие стуки, реверансы, или стыдливый румянец от созерцания голого Макса.

Абсолютно голого… Капли воды после душа проворно стремятся по груди вниз к поросли жёстких волосков, убегающих тёмной дорожкой от пупка к паху. И я заставляю себя отвести взгляд, молю найти силы зажмуриться, но не тут-то было. Кровь бурлит непонятным коктейлем, бежит с удвоенной силой, сосредотачиваясь в сердце жарким сгустком, а во втянутом от волнения животе — тугим, томительным узлом.

И в голове одни почему, изворотливо прыгающие и мешающий как можно скорее прийти в себя.

— Крайнова, ты чё стыд потеряла? — прислонив к себе полотенце, орёт он, громким окриком выводя меня из оцепенения.

— Ой, да ладно, что я там не видела, — цокаю языком, но всё же отворачиваюсь, давая ему возможность обтереться и спокойно влезть в вещи, лежащие до этого аккуратно сложенной стопкой на тумбе. — Хьюстон, у нас проблемы. Посерьезнее твоей голой пипирки.

Вновь украдкой кидаю заинтересованный взгляд в зеркальные плитки, хаотично уложенные на стене среди керамической облицовки, выхватывая в них отражение фигуры Макса. В приглушенном освещении подсветки, на фоне светлого интерьера ванной, его смугловатая кожа кажется ещё более загорелой. А к ней так и хочется прикоснуться, провести покалывающими мелкой дрожью подушечками пальцев, собрать оставшиеся капельки, которые он пропустил вытираясь после водных процедур. С силой зажмуриваясь в попытке выдавить из себя наглые образы мокрого торса Макса.

Но ненадолго… вновь возвращая затуманенный взор к отражению. Картинка меняется, но взволнованное состояние не спешит отхлынуть от подрагивающих рук и пылающих щёк, то ли от стыда, то ли от внезапного импульсивного желания.

— Опять? С тобой как на пороховой бочке. Что случилось?

— Я ни при чем. Там Лёшка, — резко развернувшись, впечатываюсь губами в подбородок, пропитанный лосьоном для бритья. Так вот почему он так долго прихорашивался. Гладкая кожа, разгоряченная после горячего душа, мягко касается моего рта и я готова простить её владельцу сегодняшнюю грубость. И завтрашнее равнодушие.

О, нет! О чем я думаю? К чему эти размышления и сожаления о безразличии Макеева ко мне, когда мы стоим на пороге скандала с непосвящённым во все тонкости Крайновым.

— Где там? — в крайнем удивлении вздёргивает бровь, отступив всего лишь на шаг, но мне этого мало для спокойной размеренной мыслительной деятельности. И в то же время очень много холодных сантиметров между нами, которые хочется сократить, но позволить себе такую наглость я не смею. Борьба с бесконтрольным притяжением набирает обороты, вытесняя никому не нужные ощущения.

Я нервничаю и, нет, словно вслушиваюсь к треску собственного самообладания перед чем-то неподдающемуся определению.

— За дверью, — шепчу вдруг севшим голосом, ощущая запах парфюмерной отдушки, дразнящий рецепторы носа. Мыслей и без такой близости больше нет в моей голове, а рядом с Максимом пусть уже и одетым, дурманящим, тело с удовольствием готово отдаваться нечто новому. Томительному и сладкому, лёгкой щекоткой порхающему под кожей, пылающей стыдливостью на лице.

— Просто его проигнорим, — шепчет в ответ, будто боится быть услышанным. Или просто на пике сближения его самого подводит выдержка. — Он подумает что меня нет дома и…

— Не подумает, — тихо перебиваю, не давая ему закончить. — Он меня видел.

— Как?

— Глазами блин, — касаюсь ладошками его лица, пряча под ними холодную синеву встревоженного взгляда, ощущая кожей подрагивание ресниц, заставляющее меня невольно улыбнуться от чувства щекотки.

Когда он не смотрит, я чувствую себя более собранной, понимающий на каком-то рефлекторном уровне и свои глупые реакции, и ответные действия Максима на них.

— Ты что ему открыла?

Смотрит в щелки между только что растопыренных мной пальцев, морщится недовольно, но рук от себя не убирая.

— Я думала, что это курьер, — виновато стушевавшись, замолкаю и не найдя более внятных оправданий, пожимаю плечами.

— Думала она. Иди давай, — хватаясь за мои запястья, отводит их от лица.

Разворачивает на сто восемьдесят градусов, подтолкнув к двери ощутимым шлепком по ягодицам, и звук, получается весьма резким. А удар болезненным, попав по оголенной коже из-за не вовремя задравшейся футболки.

Место удара горит, отчётливо впечатавшись всей мужской пятерней. Дать бы сдачу, но любопытство отзывается коротким вопросом:

— Куда?

— Вызывай ментов и скорую.

Не веря своим ушам, останавливаюсь на пороге, как вкопанная, совершенно не понимая — шутит он, или на полном серьёзе собирается вызывать все экстренные службы прежде чем открыть Лёше.

— Зачем? — наивно интересуюсь, вздрогнув от внезапной трели звонка.

— Затем, что меня сейчас будут убивать…

Марго

Всё вокруг перестаёт иметь значение, мой взгляд прикован к спокойному выражению лица Макса, тогда как моё — мучительно каменеет от мерзкого ощущения неизбежного скандала.

Его полноватые губы шевелятся, совершенно беззвучно, но безусловно что-то монотонно произнося. Я же слышу лишь глухой стук своего сердца и не пытаясь разобрать, или прочесть по губам суть довольно-таки долгого монолога Макеева, адресованного непосредственно мне.

Всему виной страх: за себя, за Максима, которому в очередной раз грозит взбучка от старшего брата той, что без зазрения совести пользуется своим положением. Каждый раз попадая в неординарные ситуации вызывая на передовую именно его — бессменного ангела хранителя.