Плохой мальчик - Денис Драгунский

– Кларочка, – сказал я. – Прости меня. Я говорил разные слова. Не обращай внимания.

– Ладно, – сказала она. – Полежим тихонько. Слушай, что я могу для тебя сделать? Ты мне тоже нравишься. Ну, не тоже, а просто. Давно нравился. Ну, говори, говори.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Тогда вот, – сказал я. – Тогда завтра позвони Гале Z и скажи, что я в нее влюбился. Что я хочу на ней жениться.

– Я обещала, – сказала она. – И я сделаю. Ну, встали… Или поспишь?

– Встали, – сказал я.

Через два дня Бледная Клара позвонила и спросила, под каким соусом устроить мне встречу с Галей. Соус нашелся – какие-то редкие книги. Галя пришла за этими книгами ко мне домой. И ушла через тринадцать месяцев. Но это уже другая история.

А недавно я встретил своих вильнюсских друзей и спросил про Бледную Клару. Оказалось, она потом вернулась в Вильнюс, а там познакомилась с каким-то пожилым и хворым шведом. Обвенчалась с ним, поехала в Швецию, скоро овдовела, немножко преподавала, потом вышла на пенсию и теперь живет тихой шведской старушкой, то ли в Упсале, то ли в Гетеборге.

Странная штука жизнь», – вздохнул мой приятель NN.

– Ничего странного, – сказал я. – На себя посмотри: тихий московский старичок.

Он засмеялся, но несколько принужденно.

Рассказывают, что поэт Бродский когда-то в юности увидел на скамейке брошенный иностранными туристами журнал, где были фотографии зимней Венеции; и он поклялся сам себе и случившемуся рядом другу, что обязательно побывает в Венеции зимой. Так и вышло. Конечно, вместе с этим в жизни Бродского произошло немало всякого – суд и ссылка на родине, эмиграция, успех во всем мире, авторитет большого поэта современности, премии, издания, путешествия – в том числе и в Венецию, где его, согласно завещанию, и похоронили.

Наверное, кроме Божьего дара и упорного труда нужна какая-то дополнительная пружинка-шестеренка, которая приводит всю жизнь в движение согласно странной, быть может, цели. Ну что за блажь, в самом деле, зимой попасть в Венецию? То есть не само желание блажь – почему бы не помечтать о таком путешествии, живя в закрытой и печальной стране… Блажью кажется превращение этого маленького желания в самую главную пружинку.

Но кто знает, как повернулась бы русская литература, не попадись молодому и мало кому известному поэту Бродскому этот журнал на скамейке в пустом ленинградском сквере. Не будем гадать. Очевидно, в этом журнале были очень хорошие фотографии опустевшей Венеции под крупными хлопьями мокрого снега.

Студентка Татьяна А. тоже нашла журнал. Глянцевый, на один просмотр, какие без счету издаются и продаются в нашем – ныне открытом и веселом – Отечестве.

Дело было в институтском скверике. Журнал лежал наискосок скамейки, как нарочно открытый на нужном месте.

Там тоже были хорошие фотографии, но не Венеции, а молодой женщины, красивой и даже умной – судя по интервью. Она говорила, что увлекается немецкой философией и любит заброшенные фабричные здания. Сама она жила в небольшой вилле на берегу Адриатического моря. Еще у нее были квартира в Германии, лыжный домик в Норвегии, несколько спортивных автомобилей и, пожалуй, все. Да, еще у нее был бывший муж, который оставил ей все это добро плюс денежное содержание. Еще было несколько предложений поработать фотомоделью. Но она пребывала в размышлениях. Почему фотомоделью, а не профессором немецкой философии или промышленной архитектуры?

Ах, да, конечно, – она была очень хороша собой. Даже странно, почему от нее ушел муж. Или она сама его бросила?

Женщина из журнала была похожа на кого-то очень знакомого. У Татьяны от попыток вспомнить даже в глазах защекотало. Она потерла веки и нечаянно размазала тушь. Достала из сумки платок и пудреницу с зеркалом. И увидела, что там, на фотографиях, – она. Лицо и вся фигура. С точностью до ресниц и пальцев. До малейших волосков бровей на снимках крупным планом.

– Понятно! – громко сказала Татьяна сама себе.

Сунула журнал в сумку и решила ехать на такси.

Надоело рассказывать о людях несчастных, с несложившейся судьбой; о людях, живущих в бесплодном биении о неприступные твердыни жизни.

Давайте-ка лучше обратим взор на людей удачливых и дерзких, которые приручили судьбу. Позвали ее к себе, и она приехала, хлопнув автомобильной дверцей внизу, стукнув дверью парадного и звякнув лифтом, – и вот звонок в дверь, судьба идет, она скидывает в прихожей свой песцовый жакет – о полярное сияние судьбы! – и, окруженная тающим облачком мороза, входит и садится в кресло.

Она ищет в сумочке сигареты и выкладывает на стол тугой кошелек с торчащими золотыми кредитками и пропусками в элитарные клубы и целую гирлянду ключей: от квартиры и дачи, и еще от дома одной подруги-латышки, она сейчас в Америке надолго, а у нее небольшой двухэтажный особняк на Рижском взморье.

Вот она находит сигареты, я такой марки не знаю, плоские и длинные, без фильтра, в жестяной коробочке с вензелями.

Окутав медовым курением дом, она сидит, без стыда и кокетства выставив сладкие колени и нежные икры, наполовину прикрытые лайковыми голенищами коротких сапог, и я верю, что человек сильный и смелый имеет право на такую судьбу.

Да, но нужно на стол что-нибудь поставить. Полбутылки коньяку, апельсин, конфеты.

Она смеется. Вообще-то сегодня она не успела пообедать. Мы идем на кухню.

Ест она с аппетитом, нежные желваки ходят по ее пушистым вискам, и я наливаю ей четвертую рюмку.

Она глядит на меня ласково и печально и вдруг встает и шагает к двери; мне страшно, что судьба опять уйдет от меня, ускользнет, насмеется, и я заступаю ей дорогу, беру судьбу в свои руки, за плечи, за талию, я никуда ее не отпущу; и она, прижавшись ко мне, щекотно шепчет прямо в ухо, что ей… ну, в общем, на секундочку, на одну секундочку…

Да, да. Я слышу шипение душа и журчанье воды. Бегу в комнату, быстро стелю постель, гашу верхний свет и включаю настольную лампу, отвернув ее к стене для полумрака. А на столе – верным знаком присутствия судьбы – лежат ее кошельки, визитницы и волшебные связки ключей.

В ванной все еще журчит вода. Я возвращаюсь на кухню, сажусь на табурет и злюсь, что так долго. Неблагодарный! Сколько лет ты ждал своей судьбы, ждал трепетания ее мощных крыл над своей головой и вот теперь не можешь подождать еще полминуты?

Через полминуты приоткрывается дверь ванной. Она просит чуточку не выходить из кухни и пробегает в комнату.

В ванной на никелированных трубах сушатся ее трусики и колготки. Сапоги стоят в углу, чтобы брызги не долетели. Умываюсь. Потом иду к ней.

Настольная лампа все так же горит, повернутая к стене, но нет на столе ни парижской сумочки, ни ключей – ничего нет, а есть только пластиковый пакет, а в этом пакете общая тетрадка, учебник английского, пачка «Житан» и зажигалка.