Дождь Забвения - Аластер Рейнольдс

– Разные врачи дают ей от двух до восьми недель, – сказала вдруг Грета. – Но когда они хоть что-нибудь знали точно?

– Врачи стараются как могут.

Флойд не знал, что стряслось с тетушкой Греты, но какая, в общем-то, разница?

– Она не захотела в больницу. И решительно об этом сообщила. Видела, как мой дядя умирал в больнице в тридцать девятом. Сейчас у тети остались лишь ее дом и несколько недель жизни.

Стекло, куда смотрела Грета, запотело, и она ногтем провела тонкую линию.

– Я даже не знаю, жива ли она сейчас. Уже неделю никаких известий. Ей отключили телефон за неуплату.

– Надеюсь, ты застанешь ее живой. Если б я знал, выслал бы тебе билет на самолет.

Грета взглянула на него с жалостью:

– Флойд, ты бы и в самом деле попытался, правда?

– А твой джаз-банд? Они ведь могли собрать тебе денег на билет до Парижа?

Флойд успел продвинуть «матис» на три корпуса, прежде чем Грета ответила:

– У меня нет джаз-банда. Я ушла.

Он с трудом удержался от ликующего возгласа: «Я же тебе говорил!» И постарался держать ровный, спокойный тон:

– Как жаль! А почему не сложилось? Те ребята показались мне очень даже неплохими. Пустоголовые, но это для джазменов норма.

– Неплохие и пустоголовые. Хороший отзыв.

– Ну ты же знаешь, о чем я.

– С ними все нормально. Они хорошо ко мне относились, и тур проходил неплохо. Мы славно поработали в Ницце и уже получили пару неплохих приглашений из Канн.

– Так почему ты ушла?

– Однажды вечером я прозрела. Посмотрела на них и увидела: у них нет будущего. И у меня, если останусь с ними.

– Ты почувствовала то же самое насчет нас с Кюстином?

– Да, – ответила она, не промедлив ни мгновения.

Флойд провел машину мимо сломавшегося грузовика и приложил руку к шляпе, когда жандарм качнул автоматом, веля остановиться.

– Что ж, по крайней мере, ты искренна.

– Искренность помогает в жизни.

Они заранее приготовили бумаги. Флойд наблюдал, как жандарм листает его документы. Тот вернул их с видом слегка недовольным, будто Флойд допустил мелкую оплошность и заслуживает выговора и предупреждения. Жандармы всегда так себя ведут. Наверное, это помогает коротать служебное время.

– Вот. – Грета протянула свой паспорт под носом у Флойда.

Жандарм изучил паспорт при свете ручного фонаря, хотел уже вернуть, но вдруг засомневался. Присмотрелся, послюнявил палец и принялся рассматривать страницу за страницей, будто коллекцию редких марок или бабочек.

– Для немки вы чересчур разъездились, – проговорил он.

Его речь звучала коряво, неправильно.

– Для того и существует паспорт, – ответила Грета на безукоризненном, с парижским прононсом французском.

Флойд похолодел. Потянулся к колену Греты, осторожно сжал, сигналя: ради бога, помолчи!

– Рот вы разеваете чересчур, – указал жандарм.

– Удобное свойство – я ведь певица.

– Ну тогда бы и поучилась хорошим манерам, – ответил жандарм, демонстративно отдавая документ не ей, а Флойду. – Этот паспорт истекает в следующем году. При новом порядке трудненько будет получить новый. А особенно болтливым немкам. Так что научись вести себя прилично.

– Думаю, у меня не будет проблем с паспортом.

– Ну, посмотрим. – Жандарм кивнул коллеге и шлепнул ладонью по стойке окна. – Поезжайте! И вправьте своей подружке мозги.

Флойд вздохнул с облегчением, только когда переехал Сену, оставив блокпост за мостом.

– Да… интересненько, – сказал он.

– Шуты, – обронила Грета.

– Да, шуты. Но и с ними надо уживаться! – рявкнул Флойд, нервно дергая рычаг переключения скоростей. – Кстати, а что ты имела в виду, когда сказала «не будет проблем с паспортом»?

– Да пустяки. К слову пришлось.

– Ты сказала так, будто это вовсе не пустяк для тебя.

– Флойд, веди машину. Я устала и вовсе не хочу выяснять отношения.

Он повернул к Монпарнасу. Пошел дождь – сперва легкая морось, чуть размывшая, смягчившая городские огни; затем хлынуло вовсю, заставив людей поспешно прятаться в ресторанах и барах. Флойд попытался отыскать музыку по радио. Прокручивая, поймал мимолетом Гершвина. Когда погнал стрелку в другую сторону, решив найти его снова, не обнаружил ничего, кроме треска статики.

Флойд поднялся по лестнице с чемоданом Греты, отнес его в пустующую комнату рядом с маленькой кухней на втором этаже тетиного дома. Там было холодно, попахивало плесенью. Лампы или выдавали зыбкий, дрожащий свет, или не горели вообще. Как и сказала Грета, телефон не работал. Под ногами Флойда проседали доски пола, отсыревшие, начавшие гнить. Разбитое окно над лестницей было заделано куском гофрированной жести. Дождь барабанил по нему когтистыми нетерпеливыми пальцами.

– Положи мои вещи на кровать, – попросила Грета, указав на крошечную, похожую на скамью кушетку, втиснутую в угол комнаты. – А я пойду гляну, как там тетя Маргарита.

– Мне с тобой?

– Нет, – ответила она, немного подумав. – Но спасибо. Наверное, ей сейчас лучше видеть только знакомые лица.

– Я считал, что числюсь среди них.

Грета пристально посмотрела на него, но ничего не сказала.

– Я гляну, нет ли чего поесть, – предложил Флойд.

– Если не хочешь ждать – не надо.

Флойд положил ее вещи на кровать, рядом – коробку с бумагами Сьюзен Уайт.

– Я никуда не еду – по крайней мере, пока не раздождится.

В дом их впустила девушка, снимавшая маленькую комнату на четвертом этаже, – француженка по имени Софи, стенографистка, в очках с диоптриями и нервным, лающим смешком, неизменно заканчивающимся фырканьем. Флойд окрестил ее про себя Заготовкой Старой Девы и тут же, выслушав рассказ Греты про нее, обругал себя за хамство.

– Она ангел, – сказала Грета, когда Софи ушла. – Покупает еду, убирает, пишет письма, ведет все тетушкины дела и притом исправно платит за комнату. Но Софи предложили работу в Нанси, и дальше откладывать переезд она не может. Хорошо, что до сих пор не уехала.

– И что, у тети больше нет родственников, кроме тебя?

– Тех, кому она небезразлична, – нет.

Пока Грета была у тети наверху, Софи показала Флойду кухню. Металлические эмалированные шкафчики были в идеальной чистоте, как и все прочее, – но полки их большей частью пустовали. Оставив намерение перекусить, Флойд сделал себе чаю и пошел в комнату Греты – ждать, глядя на трещины в штукатурке, на потеки и пятна, испещрившие полувековой давности обои. Откуда-то с другого конца старого дома доносились тихие голоса. А точнее, один голос, рассказывающий о чем-то.