Однажды в Париже. Наблюдая за парижанками. - Жиль Мартен-Шоффье

— Ну, открой же глаза наконец! — Он всплеснул руками. — Речь идет не о том, чтобы подвергать судебным преследованиям тинейджеров. Да, они жульничают, но пусть их, сделаем вид, что принимаем их за искренних фанатов, которые не замышляют дурного. Мы не будем ссорить вас с этими маленькими мошенниками. Я отказываюсь от этого. Лучше спустить флаг на этой территории, чем слышать, как вы, ты и твои коллеги, с дрожью в голосе говорите о своей публике. Тут я уже ничего не могу поделать. Но не будешь же ты говорить, что твое сердце настроено на ту же длину волны, что и «Гугл», «Лайкос», Эм-эс-эн, «Яху» и другие поисковые системы. Это же просто машины по выкачиванию денег. И эти деньги они таскают из наших карманов. Соединения Интернета, необходимые для того, чтобы воровать наши права интеллектуальной собственности, непосредственно связаны с их кошельками, и можешь быть уверен, они никогда сами не закроют сайты, с которых скачивают музыку в Интернете. Им нужно приставить нож к горлу. И здесь тебе надо пошевеливаться… Это тебя грабят компании…

Ну, вот. Этот месье, само воплощение опциона на покупку акций[49], стал намазывать свои тартинки толстым слоем антимонопольного экстремизма. Брюс не пропустил этого, страшно довольный, что может увильнуть от ответа, прикрывшись шуткой. И словно для того, чтобы заставить Ренара окончательно сложить оружие, он как бы между прочим спросил у Дженнифер, не скачивает ли она бесплатно музыку из Интернета, нарушая чужие права интеллектуальной собственности. Когда к Дженнифер обратились, она вначале явно была недовольна. Было видно, что это ей помешало. Она продолжала разглядывать салат из стручковой фасоли, который пока так и не решилась попробовать. Но если ее рот не мог жевать, то он смог произнести несколько слов. И даже укусить. Помолчав пять-шесть долгих секунд, Дженнифер вонзила в нас свои клыки. С самого начала трапезы она смотрела на нас, не видя, но, очевидно, то, что слышали ее уши, она воспринимала. Каждое ее слово жалило, как крапива.

— Конечно, — кивнула она. — На свой ай-Под. Кстати, его подарил мне Жан-Пьер. И вчера, поскольку он увидел, что вы здесь, в отеле, я скачала для него десяток вещей, на которые вы имеете права интеллектуальной собственности. Именно для него, не для себя. Это не я залезаю к вам в карман. Это он.

Брюс расхохотался. Ренар молча положил свою руку на руку Дженнифер. С нежностью, как будто благодарил ее за эту публичную пощечину. Хотела бы я знать, как она его наказывает в их спальне. Хорошо известно, что каждая кастрюля находит свою крышку, но у. них было двадцать пять лет разницы в возрасте, и я не видела, что именно их соединяло. Если только эта щепка, сделанная из стали, не хлещет его по заднице кожаными ремнями, вырезанными из ее черной кожаной куртки. Этот крутой толстяк, возможно, мазохист. Внезапно он стал выглядеть гораздо более сексуально. Из любезности, в общем, чтобы доставить ему удовольствие, я тоже дала ему небольшую оплеуху:

— Скажите, считаете ли вы, что имеете право говорить о морали в бизнесе? Амплуа Зорро идет вам, как корове седло. И в роли волка, который берет под защиту дорогих овечек, пресса вас будет просто обожать.

Поверьте, Ренар только этого и ждал. Широкая улыбка озарила его лицо. Наконец-то он подвергся агрессии. Чтобы перевести разговор на другую тему, об этом и речи быть не могло. Этот извращенец испытывал наслаждение. И поскольку он любил удары, то даже не помыслил спустить флаг. Свой цинизм он отстаивал.

— Конечно, мораль мне безразлична, — заявил он. — Я мечтаю о деонтологии, как старая дева мечтает выйти замуж за епископа. Но, если ты не веришь в то, с чем выступаешь, это отнюдь не лишает силы твои аргументы. Добродетель — это параметр, такой же, как и все другие. Никто не придает ей даже самой малой ценности, но никто и полностью ею не пренебрегает.

Он упивался своими аморальными речами. Но его апломб забавлял меня. Дженнифер, напротив, больше не могла этого выносить. Должно быть, она уже наизусть знала этот номер его программы. Ни с того ни с сего она встала. Обращаясь к Ренару, и только к нему, даже не взглянув ни на Брюса, ни на меня, она сказала ему, что поднимется в номер и посмотрит фильм на ди-ви-ди. Затем она нежно поцеловала его в губы и ушла. Это по большому счету было похоже на какие-то сексуальные игры. Решительно, эта парочка заинтриговала меня. Что касается Брюса, то он оценил это лишь частично.

— Тебе стоило бы показать ее врачам, — он посмотрел на Ренара, — похоже, твоя юная супруга страдает от какого-то нарушения химического баланса в организме. Она ничего не видит по сторонам от себя. Она думала, что ужинает с тобой тет-а-тет.

— О, это. В том, что касается химии, она прямо с катушек сходит. То, что она называет ди-ви-ди, это нью вейв, разновидность эл-си-ди. Мне это хорошо известно. Но мне наплевать. С теми деньгами, что я даю ей, она не будет запихивать в сигару любую гадость. Если ей это нравится, то и меня это устраивает. И я просто находка для нее. Когда я впервые встретил Дженнифер, ей нужен был не визажист, а пейзажист. Ее лицо было похоже на Луну: серое и все во впадинах. Ты увидишь, через полгода она будет выглядеть как настоящая бимбо[50]. Чуть я отвернусь, она съедает целые корзины фруктов, которые я прошу ставить в номер. Грамм за граммом, она прибавляет в весе.

Он жил с девчонкой такого же возраста, как его дочери, оплачивал ей наркотики, он прикарманивал дивиденды акционеров, он лез в карманы к подросткам, гуляющим по Интернету, он выбрасывал на улицу сотни рабочих, а потом, в восторге от самого себя, он боролся со стрессом, вызванным сделанными пакостями, изображая из себя пашу в «Пелликано». Он вытер бы ноги и об молитвенный коврик. Как аристократы-либертины XVIII века, он считал, что ему все дозволено. Я люблю историю, но Ренар в конце концов возмутил меня до глубины души.

— Если у нас будет революция, то благодарить за это надо будет вас, — сказала я. — Смотришь на вас — и видишь перед собой само воплощенное неприличие. Кажется, что ты при Старом порядке. У меня такое чувство, что мы вернулись в 1788 год. Небольшая каста богатейших людей получает в год столько, сколько их наемным работникам не отложить и за тысячу лет. Они выставляют себя напоказ без малейших сомнений, так, как будто это и есть нормальное общественное устройство. Как-нибудь утром вас найдут повешенным на фонаре.

Если вы думаете, что мой прогноз вызвал у Ренара тревогу, спуститесь с небес на землю. Ему от моих слов не было ни тепло ни холодно. Прежде чем ответить, он налил нам еще выдержанного кьянти — он и Брюс поглощали вино ведрами. Потом он повернул голову слева направо, осмотрел все столики, явно наслаждаясь панорамой. Одним словом, это его успокоило. Ничто не вызывало у Ренара беспокойства.

— Дорогая моя, — произнес он с ухмылкой, — революций на Западе больше никогда не будет. Во всяком случае, при нашей жизни. И скажу вам почему. Потому что население стареет. В 1789 году Людовику XVI было тридцать пять лет, Робеспьер и Дантон едва перешагнули рубеж тридцати лет, не говорю уже о Сен-Жюсте, который вообще жил тогда у своих родителей. В ту эпоху Париж был таким же, как сегодня Алжир. Людям молодым и не имевшим ни гроша за душой было нечего терять. Все жили как на пороховой бочке. Сегодня армии пенсионеров дрожат при мысли, что их пенсии что-либо будет угрожать. Вспомните май 1968-го. Все слабоумные вышли из хосписов, чтобы поддержать генерала Мафусаила! У нас больше нет социального организма, просто огромная перина. Что касается политического класса, то он идет прямо впереди сверхбогачей. Он слишком боится, что мы отправимся тратить свои деньги в чужие страны. Франция живет исключительно благодаря таланту руководителей трехсот крупнейших предприятий, все остальное — это серая масса. Никогда ни одно правительство не объявит нам войну. Иначе лет через пять вся экономическая активность уйдет из страны. Если вам дадут волю, вы пойдете на дно. Вместо того чтобы нас доставать, вам лучше пытаться нас умаслить. Кстати, это и происходит. Вот увидите, скоро отменят налог на крупные состояния. Это возмутительно, но это так. Вы правильно сделали, зацепившись за Брюса.