Кровавое наследство - Мэри Элизабет Брэддон

Мало-помалу глаза Виолетты привыкли к полумраку сцены, освещенной только одним рядом тускло горевших ламп. Когда она уже могла различить окружающие ее предметы, то заметила свое странное положение. Женщины в нарядной одежде постоянно презрительно посматривали на нее, и одна из них наконец заговорила с ней. Она была очень хороша, имела еврейский тип лица, черные глаза и была одета наряднее всех. Ее черное шелковое платье, убранное широкими кружевами, длинным шлейфом волочилось по грязному полу сцены. На плечах ее был накинут кружевной платок, и маленькая шляпка оригинально украшала ее хорошенькую головку.

— Вы ангажированы? — спросила она Виолетту. — Иначе вы не можете здесь оставаться, чужим не позволено входить на сцену.

— Мне назначили прийти сюда, — холодно и спокойно ответила Виолетта.

— Кто?

— Мистер Мальтраверс.

— В самом деле! — воскликнула женщина. — Так вы, должно быть, ангажированы?

— Я так полагаю.

— К чему?

— Чтобы участвовать в новом балете.

Женщина покраснела и злобно посмотрела на Виолетту.

— Как? — воскликнула она. — Неужели вы должны представить королеву красоты в главной картине?

— Так говорил мне мистер Мальтраверс.

Женщина громко захохотала. Олицетворять все прекрасное и быть в золотом храме главным предметом, на который должны обратиться все взоры публики — вот цель, которую хотела достигнуть самолюбивая Эстер Вобер. Она, без сомнения, была по наружности лучшая из всех актрис театра и потому твердо рассчитывала на то, что эту роль предложат ей. Когда же она узнала, что роль передали другой, тотчас побежала к директору и начала жаловаться на нанесенную ей обиду.

Мистер Мальтраверс был вполне светский человек и умел обращаться с подвластной ему труппой. Он пожал плечами, сказал Эстер Вобер несколько лестных фраз и заверил, что она нужна ему для другой роли, а роль королевы красоты он должен был передать еще кому-то. По мнению мистера Мальтраверса, зрители уже пригляделись к красоте мисс Эстер — необходимо новое лицо, привлекающее внимание публики молодостью и невинностью. Вот почему он избрал Виолетту, соединяющую в себе оба эти качества. И он направился к Виолетте.

— Очень рад, что вижу вас, милое дитя, — сказал он ей, кланяясь. — Так вы решились принять мое предложение?

— Да, мистер.

— Хорошо. Отправляйтесь немедленно в гардеробную и скажите мистрисс Клеменс, чтобы она сняла с вас мерку. Она знает, что нужно для этого костюма. Поспешите к ней, она добрая женщина.

Он передал Виолетте карточку, написав на обороте несколько слов. Приветливая и очень скромно одетая девушка вызвалась проводить Виолетту в гардеробную. Пройдя по нескончаемым лестницам, они наконец достигли большой комнаты, наполненной разными платьями, материями, лентами и кружевами. Около двадцати женщин находилось в ней за работой; к одной из них подвели Виолетту: то была мистрисс Клеменс. Прочитав поданную ей карточку мистера Мальтраверса, она оставила свою работу и сняла с Виолетты мерку на костюм, постоянно громко восхищаясь то ее стройной талией, то необыкновенной белизной ее тела, то ее прекрасными волосами. Для Виолетты похвалы этой доброй женщины казались очень странными. Она с ужасом подумала о своем дебюте, но ради бедной своей матери и брата она готова была подвергнуться еще большим испытаниям.

На сцене Виолетта снова встретила директора, который объявил ей, что она должна явиться завтра в десять утра на репетицию.

— Кстати, какое имя поставить на афишке? — спросил он. — Вы мне еще не сказали вашего имени.

— Мое имя Вест…

Виолетта хотела назвать свое имя, но вдруг осеклась, подумав, что низкое положение, которое она вынуждена занять, могло набросить тень на безукоризненное имя отца. Директор, казалось, угадал ее мысли.

— Вам не надобно говорить мне настоящего вашего имени, — ласково сказал он, — вы можете назваться каким вам угодно. Может быть, у вас есть знакомые или родные, от которых вы желали бы скрыть ваше вступление на сцену.

— Вы очень добры, — сказала Виолетта. — Хотя я и уважаю драматическое искусство и артистов, но положение мое на этом поприще такое незначащее, что мне действительно было бы приятнее, если бы мое имя не сделалось известным. И, если вам все равно, то прошу вас называть меня Ватсон.

— Прекрасно, милое дитя, здесь вы будете называться Ватсон.

Виолетта поблагодарила директора за ласковое обращение с ней и с облегченным сердцем отправилась домой. Она нашла свою мать за обычной работой, стоящей столько труда и приносящей так мало существенной пользы, а брата, с отчаянием в лице, сидящего за столом, подперев голову рукой.

— Поговори ты с братом, Виолетта, — сказала мать, — может, ты сможешь утешить его, меня он не хочет слушать.

Молодой человек поднял голову.

— Мама, — возразил он, — прошу тебя не говорить этого. Разве я когда-нибудь не слушал твоих увещеваний? Но я не могу больше переносить это бездействие. С тех пор как у меня не стало этой писарской работы, мне кажется, что я сойду с ума. Мне невыносимо видеть тебя за этой трудной работой и знать, что Виолетта должна показывать за деньги свое хорошенькое личико глупой толпе, тогда как я, здоровый и образованный мужчина, должен сидеть сложа руки и есть хлеб, который слабые женщины таким образом заработали.

— Лионель, и ты можешь мучить нас подобными словами? — упрекнула его Виолетта.

— Я не вынесу больше этого! — воскликнул молодой человек и быстро вскочил со своего места. — Еще одну попытку я сделаю, как не сомневаюсь в ее удаче. Помнишь, мама, когда я еще был джентльменом, все восхищались моими рисунками и говорили, что я мог бы стать хорошим художником? Теперь я хочу испытать, могу ли я в бедности, когда никто уже не льстит мне, заработать себе этим на хлеб?

Он отчаянно засмеялся, как человек, узнавший вполне пустоту мнимой дружбы и ложь в похвалах лести.

Лионель положил на стол свой портфель с рисунками и начал перебирать их.

— Что ты затеваешь, Лионель? — спросила его мать.

— Я уже сказал тебе, мама, что хочу испытать свой талант художника. Друзья отца осыпали меня похвалами, когда приходили к нам обедать и пили его вино. Теперь услышу, что скажут купцы, которые платят деньги только за действительно хорошие произведения. — Он завернул несколько рисунков, поцеловал мать и сестру. — Пожелайте мне удачи, — сказал он и торопливо вышел.

Никогда еще улицы Лондона не казались Лионелю такими скучными и мрачными. Мелкий дождь проникал до костей. То был один из таких дней, в которые только бедные и деловые люди решаются выходить на улицу.

Лионель дошел до Риджент-стрит и медленно побрел по этой широкой улице. Какое-то горькое чувство овладело им при виде всех богатств, выставленных в окнах магазинов, и прекрасных экипажей, гордо кативших по обеим сторонам ее.