Прозрачные драконы - Шон Макмуллен

В тот день казнили двадцать городских бардов из опасения, что это может быть он. Других же, кто пришел, бросили в подземелье до окончания расследования. Уоллес находился в весьма приподнятом настроении. Несмотря на холод, страх, черствый хлеб и дешевую колбасу, он был жив и свободен. Кроме того, его лира наконец-то высохла. Уоллес понял, как настроить инструмент, и теперь мог сыграть пару моряцких джиг, которым научили его нищие.

Он знал: нужно бежать из Палиона. Но он не знал, куда. Требовалось лишь добраться до границы империи, но Уоллес не очень разбирался в географии. Ближайшая граница находилась в пяти милях отсюда. Западные горы были ближе, но они казались дикими и неприступными. С другой стороны, хотя дикие и неприступные горы не являлись любимой местностью Уоллеса, перспектива лишиться головы за цареубийство нравилась бывшему магистру музыки еще меньше.

Жизнь продолжалась, и нужны были деньги. Для этого требовалось найти работу. Хорошо зная, как произвести хорошее впечатление, Уоллес сознавал, что необходимо привести себя в порядок перед встречей с потенциальным нанимателем. Но тогда он мог стать похожим на Мильвариоса, а это означало: не сносить ему головы. С другой стороны, сейчас в городе осталось так мало бардов и менестрелей, что почти каждый был способен заработать деньги игрой. Уоллес сумел бы соединить свои шесть тонов в разные композиции и придумать танцевальные мелодии. Так представлялась ему работа уличного музыканта.

Уоллес дрожал от холода и обхватил себя руками как можно плотнее. Недостаток телеги состоял в том, что ее колеса со спицами никак не укрывали от ветра. Он вылез из своего укрытия, медленно выпрямился, потянулся и отправился к ближайшей таверне. Когда Уоллес вошел, отовсюду, как обычно, раздались приветственные возгласы:

— Эй, храбрец с лирой!

— Позовите стражников, здесь магистр музыки!

Уоллес сел на пол неподалеку от огня, взял лиру и начал наигрывать мелодии. Многих потянуло выпить. Хозяин таверны приносил ему кружку пива почти каждый час; постоянные клиенты кидали медные монеты и иногда даже серебро. Внезапно кто-то запел по-диомедански:

Сюда идите, моряки, послушайте рассказ,

Уйдите от причалов, из объятий шлюх,

Налейте эля им, пусть допьяна напьются,

И может быть, к утру останетесь с деньгами.

Судя по акценту, поющий был родом из Скалтикара и исполнял песню в три такта — так, как играл ее Уоллес. Уоллеса раздражало, что кто-то хочет превзойти его, однако начинать спор и, следовательно, обратить на себя внимание было не лучшим выходом. Бывший магистр музыки продолжал играть. Исполнив еще семь куплетов, певец остановился. Посетители таверны не скупились на плату. Уоллес забрал себе ровно половину.

— Эй, а ты знаешь «Красотки Диомеды»? — закричал певец, пододвигая к Уоллесу не меньше дюжины кружек пива.

— Э-э, нет, не знаю, — ответил он.

Рядом раздался смех.

— Он имеет в виду «Прыжок Мелиссен», — подсказал кто-то.

Уоллес знал только начало джиги, но певец заглушал своим голосом его игру. К концу песни Уоллес добавил еще один такт. Певец купил ему пива:

— Меня зовут Эндри, я только что переплыл пролив на «Буйной пташке».

— Я Уоллес, просто иногда играю здесь.

— В море был?

— Да, недавно с борта корабля, направлявшегося в Лейсер. Бури потопили мое последнее судно, но мы находились недалеко от побережья, вот так я попал сюда. Жив, но денег мало.

— Ну, если ты жив, давай-ка что-нибудь сыграем.

Эндри вынул маленькую флейту из-за пояса и начал играть джигу. Уоллес не знал этой мелодии, но понимал, что надо делать. Подыгрывать было несложно. Уоллес остался доволен собой. Он чувствовал: все идет как надо. Он выглядел заправским уличным музыкантом.

В течение трех часов Эндри и Уоллеса выкинули из пяти таверн. Во второй Эндри ухитрился украсть кувшин, но в нем оказалось лечебное чесночное вино «Крем Матери Антвурцель». Эндри почти полностью выпил его по пути к третьей таверне. Перед тем как войти, Уоллес сделал последний глоток. Трактирщик не упустил случая пошутить насчет запаха изо рта у Эндри, и охранники с дубинками вытолкали их вон.

Этим вечером дела шли плохо. Эндри потерял два украденных покрывала, продал третье за две пинты сэнди и одолжил два серебряных нобля Уоллесу, который, в свою очередь, дал их проститутке. Она же вылезла из окна комнаты и исчезла в ночи быстрее, чем Уоллес и его друг успели что-либо сообразить. Со временем их единственным желанием стала хоть какая-то крыша над головой, где можно было бы зарыться в кучу старых тряпок. Эндри учил Уоллеса своей любимой песне об Альберине, когда они бродяжничали, поддерживая друг друга:

О как бы мне хотелось быть в городке Альберин,

Пусть даже сейчас не везет.

Юношей всегда так ждут в городке Альберин,

А юноши не хотят…

Черная тень, внезапно возникшая из темноты, сбила Эндри с ног. Ее колено оказалось на животе Эндри, а нечеловечески сильные холодные руки сжали мертвой хваткой. В воздухе разнесся запах крови, гниения, плесени и резкий запах пота. Но все, что могли слышать жители соседних домов — это отзвуки последнего куплета какой-то песенки, исполняемой на альберинском диалекте. Уоллес прижался к стене, оцепенев от страха.

Вдруг Эндри вырвался. Тень отшатнулась от него.

— Эй! Я не могу есть это! — прошипел женский голос по-диомедански, но с абсолютно незнакомым акцентом.

— Почему же? — спросил кто-то поблизости молодым голосом безо всякого акцента.

— Грязный, скользкий, волосатый, вонючий!

— Я тоже такой, — с надеждой произнес Уоллес.

— Уступаю его тебе, — заявил жуткий призрак своему спутнику.

— Может быть, поешь, если я вытру ему шею? — предложил второй.

— Нет! Он пахнет дерьмом фермера, наевшегося чеснока, и… как называется это, которое вымачивают в вине, а потом готовят?

— Маринад, — ляпнул Уоллес, прежде чем успел подумать.

— Он замаринован!

— Что за чушь, — прохрипел Эндри.

— Ты, заткнись! — крикнул призрак, хватая его за грудки.

— А как насчет того, что пожирнее? — поинтересовался второй.

Женщина-призрак повернулась к Уоллесу, уперев руки в бока. Ее глаза и клыки мерцали голубоватым светом. Но вдруг она покачала головой:

— Э! Если это его дружок, он такой же грязный!

— Ты отпустишь их обоих? — воскликнул юноша, очевидно, удивленный.

— Ну, пить его кровь… противно.

Она отвернулась от Уоллеса и снова взглянула на Эндри.

— Ну так, э-э, уважаемый… уважаемая… можно нам, э-э, идти? — спросил Уоллес, не зная, что говорить. — Кажется, вас не мучает жажда.