Наездницы - Энтон Дисклофани

Мы были капризными малышами и оба страдали от колик. После родов мама несколько недель не вставала с постели. Отец ухаживал за ней, а потом ехал к другим пациентам, будучи единственным врачом на всю Иматлу. Он никогда не забывал о своей ответственности перед всеми этими людьми. Чтобы ухаживать за новорожденными младенцами, Теодорой и Сэмюэлом, то есть за мной и Сэмом, в городе наняли какую-то женщину. Перед нашим рождением мама начала расписывать стены детской сценками из сказок братьев Гримм. На одной из стен извивался локон волос Рапунцель, лишь отчасти окрашенный в золотистый цвет. Эту фреску закрасили много лет назад, но я до сих пор отчетливо ее помню. Я ее обожала.

Я заговорила первой, в девять месяцев. Сэм выжидал еще пять месяцев, хотя задолго до первых слов, обращенных к взрослым, он говорил со мной в темноте детской или в мягком утреннем свете, когда весь дом еще спал. Моим первым словом было «апельсин», и я его исковеркала до неузнаваемости. Но родители все равно меня поняли. Мама любила приписывать это моей врожденной любви к цитрусовым. Зубы у нас с Сэмом прорезались поздно, и мы оба оставались лысыми, пока нам не исполнилось по два года. Мы ненавидели спать днем и обожали хлеб с апельсиновым джемом.

Я до сих пор не избавилась от уныния тех первых дней: наше неожиданное появление и долгое выздоровление матери. Всегда существовала вероятность смерти во время родов. Этот риск был неизбежен, так что еще до того, как у мамы начались схватки, отец опасался, что роды будут тяжелыми. Метель, снег, впервые за последние десять лет легший на землю, схватки у мамы… То, что их малыши родились именно в этот, а не в любой другой, бесснежный день, должно было что-то означать.

Сначала родилась я.

– Девочка! – воскликнул отец так, чтобы это услышала мама.

Все хотели, чтобы первым ребенком стал мальчик, наследник всего семейного имущества. Это было чем-то само собой разумеющимся. Но когда отец обтер меня полотенцем и еще короче обрезал пуповину, чтобы одежда ее не раздражала, появилась еще одна головка. Этот ребенок родился очень быстро, быстрее, чем я, и оказался мальчиком. На это отец отреагировал молчанием. Он растерялся и смутился. Он хотел мальчика, а получил девочку, и вдруг мальчик? Что-то тут было не так. Боги не исполняют желания смертных просто так, не ожидая чего-то взамен в качестве благодарности.

Маме было так больно, что она не смогла даже взять нас на руки, и поэтому та самая женщина из города нас обмыла, пригладила наши жиденькие волосенки, скрутила жгутики из ваты и извлекла слизь из наших носов и ртов, остатки плаценты из наших ушей. Мы были крошечными. Отец по очереди приложил нас к маминой груди. Мы сосали, безразличные к тому, что мама корчилась от боли. Еще во время беременности мама решила, что будет сама кормить своего ребенка. В то время было модно нанимать кормилицу, но кому из Иматлы она могла доверить свое дитя? Кто смог бы выкормить его лучше нее?

Мертвые птицы усеяли лужайку перед домом. Позже в свете луны и фонаря отец собрал их в тачку и сжег, наблюдая за тем, как перья парят в клубах дыма: синие, алые, коричневые и белые перья. Он смотрел и думал. Он ощущал смутную надежду, а его дыхание облачками пара клубилось в серебристых лунных лучах. Его дети были маленькими и бледными, но, насколько можно было судить, здоровыми.

Мама рассказывала нам, что нас любили еще до рождения. Но это было не совсем так. Любили одного из нас, потому что о втором ничего не знали.

Мы никогда не покидали дом. Я слышала о школе мисс Пети, в которую ходила мама, но меня туда так и не отдали. В этом не было необходимости. Мне вскоре предстояло отправиться в пансион в Орландо, но лишь на несколько недель и только для того, чтобы пообщаться со своими сверстницами, посмотреть на то, как они держатся. Мама уверяла меня, что я легко освоюсь. Это было необходимо, чтобы подготовить меня к выходу в свет, что должно было произойти еще до окончания колледжа. Меня, как и маму, ожидал Агнес-Скотт, а Сэм должен был учиться в Эмори. Мы должны были получить образование. Отец учредил доверительный фонд именно с этой целью.

Сэму предстояло стать либо врачом, либо юристом. Все равно кем. Лишь бы он мог заниматься чем-то на стороне, одновременно управляя нашей фермой. Мы получали доход от торговли цитрусовыми, растущими южнее. В настоящий момент землей и урожаями распоряжался от нашего имени мамин брат. Когда-нибудь мы с Сэмом унаследуем эти рощи, но пока вся ответственность за них лежала на дяде.

Я должна была жить у своего мужа, но где-то поблизости. Возможно, в Гейнсвилле. Не всем повезло жить в таком уединенном месте. Не всем повезло зарабатывать на жизнь так, как наш отец, на своих условиях. Но он мог себе это позволить благодаря маминым деньгам. Мама говорила, что он филантроп. Он помогал людям, хотя многие из этих людей не могли ему заплатить.

Вот так мы представляли себе наше будущее. И оно всегда было совместным, как предприятие.

Но когда мама обо всем этом говорила – о том, что у нас с Сэмом будут свои семьи и мы будем жить отдельно, – она могла с таким же успехом говорить по-гречески. Мы никогда не ездили дальше Орландо на юге и дальше Гейнсвилла на севере. Я даже в глаза не видела ни одного колледжа. Пытаясь представить себе свое будущее, я видела свой собственный дом, населенный другими людьми. Точно таким же я рисовала себе Йонахлосси: мой собственный дом, по которому бродят толпы девочек. Разумеется, я понимала, что это совсем не так. Конечно же нет. Но я знала это умом, а не сердцем.

А Джорджи? Само собой разумелось, что он должен был жить где-нибудь рядом. Но его будущее не было таким четко распланированным, как наше. Он не был ребенком нашей мамы. Я могла бы сказать, что Джорджи был нам совсем как брат, вот только это тоже было не так. Я видела его гораздо отчетливее, потому что он не был со мной единым целым.

Люди могут лгать о своем детстве, придумать любую историю, и вы могли бы им поверить, если бы не находились рядом и не видели все своими глазами. Это очень тяжело – знать кого-то настолько хорошо. Иногда это дар, но это всегда тяжело.

* * *

К счастью, мое лавандовое платье, то самое, которое я надевала, обедая с отцом в отеле, оказалось достаточно модным.

Меня пробирала дрожь. Было почти восемь вечера, но еще светило солнце. Это был уже не дневной палящий свет, а какое-то голубоватое сияние. Недавно прошел дождь, и воздух был влажным. Утоптанная грунтовая дорожка пружинила под нашими ногами. Между группками девочек роились светлячки. Они не переставали вызывать у меня восторг. Во Флориде для них было слишком жарко, там встречались только комары и огромные шумные стрекозы.

Я не решилась накинуть на плечи мамин норковый палантин, опасаясь, что он слишком хорош для такого случая, но оказалось, что мехов тут изобилие. Мимо проскользнула Элис Хант с обернутой вокруг шеи мертвой лисой.

Я подняла руку, чтобы помахать ей, но она не пожелала встречаться со мной взглядом. Она была из тех, кто предпочитает не тратить свое время на других людей. Щеки у меня вспыхнули. Я никак не могла запомнить, с кем можно быть на короткой ноге, а кого игнорировать.